Особенно,... 
200 
— Поступит так, как сочтет нужным. — Палец Виттара поглаживал шею. — А я помогу.
В этом Тора не сомневалась.
— Отдыхай, мое золотце.
И Тора кивнула: будет.
Она и вправду погасила газовые рожки, но лунный свет, пробиваясь сквозь тонкие гардины, мешал. Мама называла подобную луну беспокойницей. И говорила, что затворяться от нее бесполезно. Тора и не пыталась. Лежа в кровати, она гладила кружевную отделку одеяла и вспоминала сегодняшний день.
Посыльный в королевской форменной ливрее и традиционном парике, пудра с которого осыпалась на атласные плечи. Шкатулка, переданная в руки Виттара.
Свиток. Печати.
Букет гиацинтов для Торы.
Нежданные гости и собственное смятение: удастся ли принять их достойно?
Суматоха.
Слуги. Серебро. Фарфор. Скатерти… и конечно же все идет не так, как хотелось бы. Еще и Виттар гостям определенно не рад.
Дверь библиотеки, отныне запертая для всех. Крайт, который выбирается из подземелья: никак запахи кухонные приманили. Он слоняется по дому, путаясь под ногами, вздыхая и сетуя, что никому не нужен. И успокаивается, лишь получив выволочку от Виттара.
Сам Виттар мрачнее обычного. Его в очередной раз приглашали к королю, и разговор, имевший место, вряд ли был легким. Виттар бледен. Нервозен.
Зол.
То и дело поглядывает на часы и морщится.
Встреча. Черный экипаж. Гербы на дверцах.
Сопровождение.
Женщина с изрезанным морщинами лицом, которая появляется из кареты. Она окидывает презрительным взглядом и дом, и Виттара, и саму Тору.
Девочка. Белые волосы. Узкие плечи.
Роскошное платье, которое явно непривычно ей.
Ужин.
Тишина за столом. Тора пыталась ее разорвать, но гостьи молчали, а Оден в упор не замечал королевскую невесту. Виттар же не сводил взгляда со старухи.
А та смотрела на Тору.
В белесых глазах гостьи жила ненависть. Она то уходила на глубину, словно тяжелая престарелая щука, которая приучилась скрываться в омуте, и тогда глаза становились мертвы; то поднималась, и они теряли стеклянность, вспыхивали, но тотчас гасли.
Старуха была осторожна.
Она не глядела на Торхилд, но та все равно ощущала, что ненависть эта предназначена ей.
Почему?
Торхилд рассматривала гостью через зеркало, силясь понять, видела ли ее прежде.
Нет… и да.
Ее лицо… и не ее… зеркало, поддавшись на просьбу, сняло маску времени. Морщины растаяли, и темная кожа посветлела. Вернулись прежние, совершенные почти черты.
Хильда?
Она не улыбалась, но глядела на Тору, поджав губы. А потом все вдруг исчезло, и Тора выдохнула с немалым облегчением: ей показалось.
— Может быть, чаю? — сказала она, унимая дрожь в руках.
Старуха… старуха просто больна. Но она гостья, как и эта девочка с белыми волосами, заплетенными в косу.
Невеста.
Торе жаль ее, поскольку она уже поняла: эта свадьба не состоится.
Чаепитие проходит столь же церемонно и бесстрастно, как и ужин. Вот только улыбка старухи порой становится совсем уж безумной. И улыбается она не подопечной, которая старательно играет навязанную роль, и не Торе, но собственным мыслям.
— Отродье… — Этот скрипучий голос нарушает тишину гостиной. — Два отродья в одном доме…
— Простите?
— Она — отродье… и ты тоже.
Девочка вздрогнула, и чашка в ее руке накренилась.
— Безрукая… — с глубочайшим удовлетворением заметила старуха.
— Ничего страшного. — Тора подала салфетку. — Пятнышко совсем крохотное. Его выведут к завтрашнему дню.
Ей хотелось ободрить девочку, но та лишь больше сжалась.
— Пустая кровь… гнилая… иди к себе.
Девочка поспешно встала. Она выскользнула за дверь, не проронив ни слова. А Тора осталась наедине со старухой. Та же сидела прямо.
Идеальная осанка.
Руки лежат на груди.
Длинные сухие пальцы касаются камеи, единственного украшения.
— Думаешь, мне что-то от тебя нужно? — поинтересовалась старуха, и мизинец соскользнул с кружевного плетения оправы.
— Нет.
— Лжешь. Ты… и она… тебе ее жаль, верно? Всем жаль бедную девочку… последняя нить… род прервется. — Губы старухи презрительно изогнулись. — Этот род уже прервался. Из-за тебя!
— Боюсь, я не понимаю, о чем вы говорите.
200 
