Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
47 
Его жена носила серые платья, закрытые и скучные.
Смотрела в пол.
И не заговаривала, если к ней не обращались.
Ее страхи все еще жили, но Брокк сторонился и их, и ее самой, не желая нарушать хрупкое равновесие старого дома.
Об этом говорить нельзя, но Дита ждет.
— Она… пожалуй, она ребенок. Постарше Летти будет, но все равно ребенок. И выглядит ребенком.
— Тебя это раздражает?
— Нет.
— Тогда в чем дело? — Дита приподняла бровь и тут же болезненно скривилась. — Если ты скажешь, что все в порядке, я тебе не поверю.
Вновь она угадала. Нет, не в порядке.
Эйо с мужем ушла на Перевал, а во вновь осиротевшем доме поселилась девочка с желтыми глазами, не способная заполнить его пустоту. Она редко выглядывает из комнаты и старается держать дистанцию, что даже хорошо, потому что сближаться с нею — глупость неимоверная.
Брокк вежлив.
Она — предупредительна и послушна.
Наверное, Кэри можно было бы отослать, но…
— Сложно все, — Брокк коснулся витражного стекла. Лампа, купленная в антикварной лавке, нравилась Дите своей безыскусной красотой: молочно-белый фон и синие, красные, зеленые рыбины. Их силуэты были схематичны, словно нарисованы ребенком, а стеклянный шар прорезала трещина. Лампу пора было бы выбросить, но Дита возражала. — Сложно… она из Высших.
— И что?
— Ничего.
— Ты ей не нравишься?
— Нет, но… не знаю. Я не разговаривал с ней.
Случайные встречи. Совместные завтраки, которые проходят в настороженном молчании. И взгляд Кэри, устремленный если не на скатерть, то на его руки.
Знает?
Определенно. И если пока это знание не пугает ее, не вызывает отвращения, то скоро все изменится.
— Попробуй поговорить, — кресло Диты покачивается, скрипит. — Как знать, вдруг понравится?
— Смеешься?
— Ничуть, — она замялась и, сняв перчатку, вытянула руку. Дита разглядывала ее с удивлением. Сухая ладонь, и тонкая пергаментная кожа, на которой проступили темные пятна. Ногти напротив, сделались белы, хрупки. — Ты…
Она подбирала слова аккуратно, хотя Брокк понимал, что именно сейчас услышит.
— Дело в том, что она из Высших, верно? И ты… опасаешься, что та старая история повторится?
— Она и повторится. Если я позволю.
— И ты думаешь, что делая вид, будто тебе все равно, ты что-то изменишь?
— Я…
— Брокк, — прежде Дита не решалась перебивать его. — Наверное, я не имею права указывать тебе, в конце концов, я ничего не понимаю в ваших отношениях, но… мне кажется, ты обвиняешь свою жену в чужих грехах. И если она и вправду ребенок…
— Дети вырастают.
— Именно. Ты уже видишь в ней врага, и сделаешь ее врагом. Но… попробуй иначе.
Брокк, повторяя ее жест, стянул перчатку. Тень его металлических пальцев скользнула по лампе, распугивая стеклянных рыб.
— Боги, ты переоцениваешь свое…
— Уродство.
— Я этого не говорила!
— Верно, — Брокк сжал кулак. — Ты добра. И ты человек.
— Это что-то меняет?
— Все.
Дита молчала, ожидая продолжения. А Брокк подбирал слова, чтобы объяснить то, что для него было очевидно.
— Я не способен защитить, — металл сохранял тепло и подобие жизни, но оставался лишь металлом.
— Кого?
— Себя. Жену. Род. Я калека. Несомненно, полезный короне, но… это ничего не меняет. Я слаб, Дита. Лично я слаб. И как только в роду появится хоть кто-то, способный встать на мое место…
— Ты его уступишь без боя. Но при чем здесь твоя жена?
Она человек, а у людей все иначе.
— Сейчас она смотрит на меня… настороженно.
И внимательно, подмечая любой жест.
Оценивает? Ждет, когда он оступится, совершит ошибку?
Брокк не знал. Но его компания вряд ли была ей по душе. Исполнив обязательный ритуал совместного завтрака, Кэри с явным облегчением пряталась в своей комнате.
Она следила за Брокком, но издали, словно стесняясь этого своего интереса или же, напротив, опасаясь его гнева, пусть бы он никогда не давал ей повода думать, что способен обидеть.
Она была тиха.
Незаметна.
Девочка-призрак, о присутствии которого говорит лишь запах, тонкий аромат гортензий, что остается на коврах и вплетается в многовековую тишину библиотеки, цепляется за корешки старых книг, чей сон не тревожили годами. Этот запах лозой обвивает дверные ручки, распускается узорами на столовом серебре, на скатертях и вазах…
47 
