— …хорошо охраняются. Ты будешь сидеть одна, и я позабочусь, чтобы тебя не обижали.
— Ты…
— Это временная мера, Таннис. Идем.
Кто считает? Он и его начальство? Сначала запереть, а дальше… что будет дальше?
— Таннис, пожалуйста, не глупи, — Кейрен отвел взгляд.
Сволочь.
А ведь и вправду поверила ему.
И что теперь? Устроить истерику? Не дождется. Сбежать? Из главного полицейского управления? Смешно даже думать. Сопротивляться? Скрутят, и хорошо, если кости при этом не переломают.
Таннис молча поднялась, сняла плед и, аккуратно свернув, положила на диван.
— Прекрати, — поморщился Кейрен. — Не так все и страшно. Получше, чем в твоем подземелье.
Ну да… а если и он тоже?
Хороший мальчик из Верхнего города, добрый и нежный даже. И что с того? Подземный король тоже не похож на чудовище. А Филипп — на продажную сволочь…
Нет, Кейрен мог бы убить ее еще внизу, когда вышел из клетки. А потом бы вернулся. Значит, он сам по себе, только ведь не легче. Ничуть не легче.
Дверь, перевязанная железными полосами. И лестница с широкими низкими ступенями, которые уходят в темноту. Освещена плохо, и собственная тень Таннис ложится на эти ступени ковровой дорожкой.
Кейрен держится сзади.
Молчит.
И хорошо, что молчит, еще немного, и нервы Таннис сдадут. Она ведь не железная. Обыкновенная совсем… дурочка.
Еще одна дверь. И бронзовый молоточек на цепи. Кейрен стучит, звук глухой, гулкий, и окошко в двери открывается.
— Кто?
Таннис молча отступает, прижимается к гладкой холодной стене. А Кейрен протягивает в окошко бляху. Открывают не сразу, ворчат, возятся с засовами, но все же…
И снова лестница.
И комната, на стенах которой блестит вода. Тонкая журавлиная шея душа, ржавые трубы. Вода собирается на полу, а мыло терпко пахнет цветами. Ей принесли и шампунь, и мочалку, которой Таннис драла кожу, пока не разодрала едва ли не до крови. Она стояла под душем, пока не закончилась горячая вода, стояла и под холодной, упрямо, пусть упрямство это и было лишено смысла.
Вышла.
Вытерлась жестким полотенцем, не удивилась тому, что одежда пропала. Осталась опись, в которой и деньги значились… вернут?
…если Таннис выживет.
Одевалась нарочно неспешно, клацая зубами от холода. И длинная белая рубашка, от которой едко пахло керосином, прилипла к коже. Платье из жесткой бумазеи оказалось коротковатым и тесным в груди, и вообще в платье Таннис чувствовала себя на редкость глупо.
Ничего. Надо выходить, ведь Кейрен ждет.
Ни слова не сказал.
— Это временно, — прозвучало жалко.
И снова лестница. Зал.
Решетки. Камеры. Как внизу, только… страшнее.
Белый свет газовых рожков и темный, растрескавшийся камень. Конторка в углу, за которой придремал охранник. Он разложил на конторке газету, а поверх газеты — хлеб, и тонкие ломтики ветчины, зеленый, слегка увядший салат, веточка которого упала на пол.
Взгляд охранника осоловелый, и Кейрен машет рукой:
— Я сам.
Ведет по узкому проходу, и обитатели камер подбираются к границе решетки. Свистят, хихикают, тянут к Таннис темные руки. Не люди — призраки.
И скоро она превратиться в подобного.
— Эй, сестричка, — старая шлюха сняла рыжий парик и обмахивалась им, словно веером. — Одолжи красавчика на часок.
— Забирай, — весело ответила Таннис.
Сволочь.
Хитрая ласковая сволочь…
И снова дверь. За ней — одиночка. Каменный мешок два шага на три. В нем только и уместилась — длинная лежанка и стол, прикрученный к полу. Ни матраса, ни одеяла.
А холодно-то как…
— Таннис, пожалуйста, — он хотел было прикоснуться, но затем руку убрал. Ну да, чистенький… а от Таннис воняет, пусть уже не грязью подземелья, а керосином, небось, из одежды клопов травили. Да и кто она вообще такая? Девчонка из Нижнего города, которой можно наобещать с три короба, она и поверит.
Сама виновата.
— Тебе принесут одеяла. Матрац. Постельное белье. Ужин. Или обед?
Он говорил, только в глаза по-прежнему смотреть опасался. С чего бы это?
— Если ты чего-то хочешь…
Хочет.
— Забери меня отсюда.
Каменный мешок. И дверь вот-вот закроется… и будет казаться, что Таннис похоронили. Она ведь слышала истории о людях, которых хоронили заживо. Страшилки, но сейчас они оживали, а огонек свечи, которой вряд ли на час хватит, не отпугивал их.