Особенно,... 
196 
- Что ж… надеюсь, вы правы.
Он остался в башне, полупьяный, замерзающий хранитель чужого безумия. А Брокку было дозволено спуститься.
Два уровня. И смена одежды.
Бочка с дезинфицирующим раствором, от которого кожа становится жесткой, болезненной. Еще два… и повтор… и снова… двери.
Запоры.
И все-таки страх, что этого - недостаточно.
Возвращение домой.
Кэри.
Сон, кажется, недолгий. Брокк провалился на четверть часа, а может, и больше. Но помнил, что вернулся на вершину башни и снял купол, не Видгор, но сам Брокк стоял над пустотой, уговаривая ее принять дозу чумного порошка.
…хорошо, что не заснул настолько, чтобы опоздать.
Экипаж пересек центр города и старый мост, к которому, наподобие ласточкиных гнезд приклеились дома. Они теснились, громоздясь друг на друга, прорастая на чужих крышах, выпячивая крохотные пухлые балконы и цепляясь декоративными фризами за чужие стены, словно пытаясь удержаться над водой все вместе. И проржавевшие корабельные цепи, что то тут, то там выглядывали из кладки, были подобны древним корням, уходившим в самые глубины воды. К массивным опорам приклеились лодки и лодчонки, связанные воедино, деревянное стадо, окруженное поясом далеких огней. Огни отражались в реке, и вид их кружил голову.
Брокк закрыл глаза.
Недолго осталось.
Город менялся. Запахами, звуками… исчезла мостовая, и колеса теперь шли мягко, порой, правда, проваливались в очередную ямину, и тогда кучер просыпался. Брокк слышал и его ругань, и гортанные голоса ночных зазывал.
Еще не нижний город, но уже его преддверие.
И улица Красных фонарей ждет гостя.
Здесь было почти чисто.
Почти опрятно.
Во всяком случае, в устье, где фонари еще горели. Укрытые красными колпаками - их время от времени подряжались отмывать добела, но тщетно, недели не проходило, как колпаки возвращали беззаконный красный колер - и свет они давали нервный, кровавый будто, но довольно-таки яркий.
…агенты газовых компаний если и заглядывали сюда с проверкой, то изредка. Нельзя сказать, что в двухэтажных особнячках кокетливого вида им были рады, однако же встречали со всем почетом, оттого ли, или же по иной какой причине, но о нарушениях в этой части города заговаривали редко, неуверенно, словно стесняясь.
Третий дом.
И пара фонарей у подножия лестницы. Девушка в открытом, не по погоде, платье. Она стоит, подняв ногу на постамент, на котором виднеются остатки статуи, и лениво обмахивается веером. Платье, и без того короткое, бесстыдно задрано.
…девушка улыбается. Вот только улыбка примерзла к нарисованному ее лицу.
Наказана? Наверняка. И Брокку ли вмешиваться в естественный для этого места ход вещей? Он отводит взгляд от обнаженных плеч, и от лица, и от веера.
Дверь открыл лысый здоровяк в золоченой ливрее, надетой, правда, на голое тело. Ливрея не сходилась на мускулистой, поросшей курчавым волосом груди, а матросские штаны съехали едва ли не на бедра. Окинув Брокка насмешливым взглядом, здоровяк молча посторонился.
Духи.
Брокк ненавидит дешевые духи, которым пропахла отделанная алым бархатом комната. Дешевая ткань давно местами выцвела, местами - полиняла. И от некогда обильной позолоты остались редкие следы.
- Доброго вечера, - из двери, скрытой за огромным зеркалом, давно помутневшим, выплыла полная женщина в кучерявом парике, увенчанном плюмажем. - Чем могу помочь?
Она широко улыбалась золочеными зубами, и обмахивалась веером, рождая волны дурного запаха, сплетенного из лилейных духов, вони немытого тела и болезни.
- У меня встреча.
Пудра на лице ее намокла, забилась под кожу, и само это лицо, с крупными чертами, распухшее, было почти притягательно в своем уродстве.
Замер веер из страусовых перьев, касаясь карминовых губ.
- Вас ждут.
Взгляд отводит. И рука дрожит, пусть дрожь эту выдает лишь браслет из золотых чешуек.
- Я провожу.
Она перебрасывает через руку длинный шлейф платья, и юбки задираются, выставляя ноги в клетчатых чулках. Пухлые, розоватые, они напоминают Брокку окорока в сетке.
Лестница.
И старый ковер, заботливо приколоченный к ступенькам. Поблескивают шляпки гвоздей. И звуки вязнут среди других. Весело дребезжит клавесин. Кто-то кричит. Кто-то смеется, но смех кажется натужным, фальшивым, как золотое ожерелье на груди мадам. Она же ведет по узкому коридору, и двери, разделенные все той же ковровой дорожкой, смотрят в двери же.
196 
