Особенно,... 
50 
— Я подчинюсь вашей воле, батюшка и матушка, — мягко сказала она и тут же бросилась им на шею, чтобы обнять.
— Очень хорошо! — одобрил Матье. — Вы можете забрать ее завтра, сестрица! Дай бог, чтобы мы выбрали для нее лучший путь!
***
Почти в то же время, когда решилась судьба малышки Од, в большом зале капитулярия парижского Храма собрались четверо мужчин: Великий магистр Жак де Моле, его племянник брат Жан де Лонгви, настоятель Франции Жерар де Вилье и брат Клеман Салернский. Четыре белые фигуры, освещенные тремя толстыми свечами из красного воска, терялись в полумраке под кирпичным сводом, центр которого подпирала мощная колонна. Брат Жак занял свое магистерское кресло. Это был человек лет шестидесяти, крепко сложенный уроженец Франш-Конте, с загорелой кожей, продубленной ярким солнцем Аккры и Кипра, где он провел две трети своей жизни, массивным лицом, упрямо сжатыми губами и высокомерным видом знатного вельможи. Безупречно храбрый, но не слишком умный и в политическом смысле ничтожный, брат Жак, невзирая на все превратности судьбы и невозвратную утрату Святой земли, — во что он отказывался верить! — был недалек от того, чтобы считать Храм, это государство в государстве, зависящее только от Папы, единственной силой, способной навязать свою волю владыкам западного мира. Он отказывался верить тревожным слухам, которые возникали ежедневно и повсеместно. Ведь он сам попросил Папу Климента V провести расследование внутренней жизни Ордена, но видел в этом простую формальность, исход которой не вызывал никаких сомнений, и поэтому просьба его была составлена в выражениях, отражавших эту уверенность. Вот почему он с некоторой усталостью, запечатлевшейся на лице с ухоженной бородой, которое он подпирал ладонью, слушал брата Клемана, произносившего перед ним речь, очень походившую на оправдание:
— ...и я утверждаю, что колебаться более нельзя! Пора, давно пора отдать приказ об отъезде! Насколько я могу судить, скоро будет поздно!
— А вы не драматизируете ситуацию, брат мой? Я только что видел короля Филиппа, который обошелся со мной благосклонно. Он хорошо знает, что нападение на нас поставит его в трудное положение перед другими государями и даже перед народом...
— Народ нас совсем не любит. Что касается других государей, они, во-первых, находятся далеко, а наш король — самый сильный из всех, не забывайте об этом, — сказал брат Жерар, который, в отличие от Великого магистра, хорошо знал Париж.
— Наверное, но я убежден, что правильно оцениваю ситуацию! Никогда он не посмеет! Мы храним его казну, и он нуждается в нас...
Не давая своему дяде договорить, Жан де Лонгви вмешался в разговор:
— Как бы там ни было, мы готовы. Повозки загружены. Надо надежно спрятать наши архивы и сокровища! Возможно, все-таки окажется, что брат Клеман ошибся... что ж, в таком случае мы просто вернем их на прежнее место. С Божьей помощью, все пройдет хорошо. Нам нужно только выбрать, куда отправиться. Кажется, вы говорили об Англии, брат Клеман?
— Да, именно так. Вы направитесь в Дьепп, откуда наши курьеры начинают свой путь для связи с Храмом Лондона. Дорога эта используется очень давно, никаких сюрпризов не будет. В бухте Гийома вас ждет корабль. Вы выбрали тех, кто будет вас сопровождать? Естественно, вы остаетесь их главой, потому что имеете статус командора.
— Да. Надеюсь, вы одобрите мой выбор, брат Клеман. У нас три повозки, нам понадобится шесть рыцарей и три сержанта. Большой эскорт привлечет ненужное внимание. С вашего разрешения, брат Жерар, — продолжил он, вежливо поклонившись Жерару де Вилье, — первую повозку поведут брат Оливье де Куртене, брат Эрве д'Ольнэ и сержант Анисе, которые не впервые успешно выполняют такого рода миссии. Вторую повозку поведут брат Гийом де Жи, мой кузен, распорядитель упряжи и лошадей, брат Мартен де Ламюс и сержант Ришар Нормандец, третью — Гоше де Лианкур, лекарь, Адам Кронвелл, наш английский собрат, прибывший с посольством, который возвратится таким образом в свою страну, и сержант Робер де Понтуаз. Одобряете ли вы мои распоряжения, братья?
— Целиком и полностью, — ответил брат Жерар, к которому тут же присоединился брат Клеман.
Оставался Великий магистр. Жак де Моле, казалось, погрузился в глубокие размышления — настолько глубокие, что, казалось, он ничего не слышит. Настоятель Франции нахмурился и едва удержался от досадливого жеста.
50 
