16 
После рассветной мессы брат Рауль принял их в своем кабинете.
— Все готово, — сказал он, — и сейчас я отведу вас на место, где ожидает повозка с саркофагом.
Эрве тут же осведомился:
— Значит, вы подняли Ковчег? Как же вы это сделали?
На утомленном лице приора мелькнула легкая улыбка:
— Позвольте мне сохранить эту тайну! А сейчас выслушайте то, что я должен вам сказать: ожидающую вас повозку повезут две крепкие лошади, вам следует говорить всем, что вы должны доставить в Динь гроб с телом одного из наших братьев, Мартена де Фенестреля, который недавно скончался в нашем командорстве Бонлье, но был уроженцем Прованса. Его Святейшество Папа, с которым он некогда был дружен, оказал ему особую милость и разрешил похоронить его прах в родной земле.
Он повернулся к скромному деревянному столику, за которым составлял счета на содержание дома, и взял с него небольшой пергаментный свиток.
— Это официальное разрешение, подписанное нашим командором. Согласно ему, вы имеете право отвезти в Прованс останки и алхимический инструментарий — брат Мартен, дожив до преклонного возраста, очень давно посвятил себя Великому деянию [21]. Если я правильно понял содержание доставленного вами письма, таково требование Парижа. И мы с командором сделали все от нас зависящее. Теперь дело за вами. Вы будете передвигаться только в дневное время и останавливаться на ночлег в наших домах: их более чем достаточно В тех краях, по которым вы будете держать путь — Слава богу! — так что никаких проблем с этим у вас не возникнет.
— Кто поведет повозку? — спросил Оливье.
— Брат Анисе, один из наших, он будет одет в рясу монаха-августинца для пущего уважения. Он родом из Прованса и сможет войти в одно из местных командорств или вернуться обратно, хотя, — добавил он с немного грустной улыбкой, — наш дом утратил смысл своего существования. А теперь пойдемте!
Он провел их по насыпи, пересекавшей пруд, затем по тропинке, огибавшей заросший деревьями холм, к перекрестку двух дорог, где стояла крепкая повозка, тщательно укрытая мешковиной. Их ждал монах в черной рясе, который как будто бы беседовал с парой серых першеронов, призывая их к терпению. Монах улыбнулся подошедшим и, потрепав одну из лошадей по холке, забрался на козлы, взял в руки вожжи и замер в ожидании. Это был человек невзрачный, небольшого росточка, с острым, словно нож, лицом, с очень живыми карими круглыми глазами. Но его руки и ноги, приоткрывшиеся в момент, когда он забирался на облучок, были весьма мускулистыми, что было заметно даже под обильным волосяным покровом.
Под мешковиной, закрывавшей повозку, стоял огромный гроб, столь же высокий, как саркофаг, но без всяких украшений, за исключением деревянного креста и печати Храма — большого красного пятна.
— Наш брат Мартен — да хранит его Господь! — был очень крепкого телосложения, — объяснил брат Рауль не без лукавства. — Этим и объясняются размеры его последнего пристанища. Кроме гроба, вы, наверное, заметили ящики — в них лежат серафимы: мы их свинтили и обернули холстиной, чтобы уберечь от толчков, но официально в них содержатся перегонный аппарат, хрупкие реторты И другие инструменты, поэтому никто не удивится.
— Однако кажется странным, что тамплиер, который при жизни не должен обладать ничем, кроме ножа и пояса, отправляется в последний путь с таким имуществом, — заметил Эрве.
— Конечно, но имущество это, как вы его назвали, принадлежит Храму: его отправляют с тем, кто его использовал. Но не для того, что похоронить вместе с ним, но чтобы передать командорству, которое примет останки. В Провансе у брата Мартена есть родные, которые тоже занимаются алхимией...
Положительно, брат Рауль на все имел ответ. Он даже не считал нужным делать вид, будто сам верит в свои слова, подумал Оливье, надеясь все же, ЧТО подобное объяснение окажется достаточным. Верному хранителю, должно быть, нелегко расстаться с этим невероятным символом божественного могущества, появившимся на заре времен, расстаться с тем, что было величайшим сокровищем народа, который строил для него мраморные храмы, Тяжело было видеть, как покидает Ковчег свое скромное, но мирное святилище под прикрытием воды и деревьев — свое давнишнее прибежище. Отныне дому брата Рауля никогда не быть священным сердцем Храма. И, ощутив эту душевную муку, Оливье испытал волнение. И поэтому произнес в момент прощания:
16 
