— Но... Пошел! Пора навести порядок в твоей жизни, да и в моей тоже...
***
Знамя с королевскими лилиями едва колыхалось на вершине единственной башни, которая не была окружена рвом. Стоя рядом с двумя зубчатыми стенами, окружающими часовню, она соединялась с ними галереей и образовывала замок Пассиакум. Раньше это было самое спокойное место на свете. Интенданту замка, старому шевалье де Фурке, удавалось поддерживать некоторую дисциплину среди нескольких лучников, составлявших гарнизон, в ожидании — весьма редких! — визитов короля. Он, конечно, умер бы от скуки без шахматных партий, которые разыгрывал с капелланом, без обильной еды, которую делил с ним, и без бесконечных воспоминаний о военных кампаниях. Ими он приправлял эти самые трапезы, одно дополняло другое, капеллан же был гурманом, поэтому и воспоминаний было рассказано сверх всякой меры. Здесь все жили в замкнутом пространстве, и единственной связью с внешним миром был звон колокола в часовне, сзывавшего к молитве в урочные часы.
В этот день в замке царило оживление. Подходя к воротам, Оливье и его пленник увидели двух лучников у поднятой решетки, а во дворе заметили королевских сержантов, которые, держа жезлы с королевскими лилиями, следили за разгрузкой какой-то клади. Естественно, две длинные гизармы скрестились перед ними, и один из стражников, смеясь, спросил:
— Куда это ты направляешься, приятель? Если этот тип крадет кур, то у мессира де Фурке нет времени разбираться с тобой. Как видишь, — добавил он, указывая на суету во дворе замка, — к нам прибыл сир Филипп.
— Я как раз и желаю видеть короля!
— С ума сошел! Он бывает здесь в сопровождении небольшого эскорта, и беспокоить его запрещено. А кто этот тип на поводке?
— Мой пленник, как видите, и именно его я хочу показать королю. Ему будет интересно. И я не собираюсь обсуждать это с вами...
— Тогда ступай восвояси!
— Еще чего! Гвардией по-прежнему командует мессир Ален де Парейль?
— Да. Но...
— Попросите его явиться сюда!
Стражник заколебался. Однако от незнакомца, который был одет более чем скромно и, казалось, пришел издалека, исходила какая-то особая сила. Он гордо держал красивую голову, а уверенные интонации выдавали в нем человека, не принадлежащего к низшим сословиям.
— Кто вы? — спросил охранник, от удивления переставший «тыкать» собеседнику, как равному.
— Я скажу это мессиру де Парейлю!
На этот раз солдат, волоча за собой гизарму, ушел со двора и вскоре вернулся вместе с высоким офицером, суровое лицо которого не выражало никаких эмоций. Из-под края железного шлема и серых густых бровей смотрели такие же неподвижные глаза.
— Что вам угодно? — коротко спросил он.
— Справедливости для невинно обиженных. Настоящей справедливости! Правосудия короля, давшего рыцарскую клятву! А не правосудия сира де Ногаре! Человек, которого я привел, — преступник...
— В самом деле? Как ваше имя?
— Оливье де Куртене. А он — Гонтран Эмбер, парижский галантерейщик.
— Забавный эскорт для галантерейщика. Правда, одет он недурно...
— ...в отличие от меня. И, тем не менее, я тот, за кого себя выдаю... и моим крестным отцом был император Бодуэн Константинопольский.
Он говорил спокойным тоном с очевидной гордостью, которая свидетельствовала о его происхождении. А Ален де Парейль разбирался в людях. Незнакомец слишком громко заявлял о себе, но говорил так уверенно, что нельзя было ему не поверить.
— Следуйте за мной! Я посмотрю, что можно сделать... но почему вы заткнули рот этому?..
— Чтобы он не терзал мои уши! Вы не представляете себе, какой поток слов сдерживает эта тряпка...
По тонким губам капитана скользнула легкая улыбка, но он промолчал. Следуя за ним, Оливье и Эмбер пересекли двор и подошли к ступенькам, ведущим в башню. Но прежде чем войти, Ален де Парейль остановился:
— Не питайте излишних надежд! Наш сир Филипп сегодня в мрачном расположении духа. Вы рискуете дорого заплатить за вашу дерзость.
— Я рискую лишь жизнью. Это не так дорого, лишь бы этот тип распростился со своей.
Пока они ждали, отойдя немного в сторону, слуги сновали вверх и вниз по лестнице, таская сундуки. Оливье начал молиться. Он знал, что задумал рискованное дело, и вряд ли выпутается из этой истории живым, но не ради себя решился он на встречу со страшным Филиппом, а ради того, чтобы жили спокойно в доме, принадлежавшем им по праву, мужественные и достойные уважения женщины, и особенно прекрасная девушка, которой Эмбер грозил опасностью, худшей, чем смерть. При мысли об этом восхитительном теле, отданном во власть... Он вздрогнул, попытался вернуться к молитве, устыдился самого себя и поспешил с помощью «Ave Maria» обратиться к защитнице всех девственниц.