Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
48 
Деревня! Он увидел первые дома деревни, в которой расспрашивал о дороге в замок.
— Эсмеральда! Мы спасены!
В ответ она лишь всхлипнула со стоном, слишком устала, чтобы издать разумный звук.
Ветле направился к ближайшему дому и постучал. Ночь кончилась, вот-вот должно было наступить утро, он слышал в деревне звуки, свидетельствовавшие о том, что те, кто имел обыкновение вставать в самую рань, готовятся к встрече нового дня.
Дверь осторожно приоткрылась.
Он забыл о том, как они выглядят.
Дверь тут же с треском захлопнулась, он даже рта открыть не успел. Ветле растерялся, почувствовал себя, как рыба на берегу, пока наконец не пришел в себя и не смог открыть рта.
Он бросил взгляд на Эсмеральду.
Она тоже упала в грязь в склепе, и в разорванной ночной рубашке производила впечатление гнома или потерявшего покой мертвеца, поднявшегося из могилы.
Как он выглядит сам, Ветле мог только догадываться. Грязь из болота, грязь из склепа, отвратительный запах…
Народ в глухих уголках Андалузии суеверный. Ветле взял Эсмеральду за руку и побежал дальше через деревню в поисках колодца.
Они не нашли его, вместо этого они слышали, как то тут то там кричали в ужасе женщины.
— Эсмеральда, они не хотят, чтобы мы остановились здесь, — шепотом произнес он. — И мы не можем здесь спрятаться от чудовища. Нам следует попытаться спрятаться у людей, но и тогда мы не в безопасности. Ты видела, что человек в панцире сделал с охраной замка!
Она зарыдала и со злостью в голосе воскликнула:
— Я не хочу участвовать больше в этом!
— Я тоже, но слезами горю не поможешь. Все, что мне сейчас нужно, так это спички, или любой огонь. Но здесь спрашивать нет смысла. Они, видимо, думают, что мы пришли из деревни призраков Сильвио-де-лос-Муэртос. Поэтому нам лучше сейчас расстаться. Ты останешься здесь, он тебя не ищет. И когда рассветет, умоешься и попросишь людей о помощи.
— Ни за что на свете не останусь здесь одна!
— Но я опасен! Он ведь гонится за мной.
— Тогда выброси эту глупую бумажку, расстанься с ней!
Ветле готов был согласиться с ней, но он чувствовал свою ответственность.
— Я обязан сжечь ее. Хорошо, тогда идем. Здесь помощи мы не получим и чем раньше мы уйдем, тем лучше для нас!
Он вздохнул и снова потащил ее за собой по дороге.
— У меня есть друзья в горах, — устало сказал он. — Они дадут мне огня. Только бы уничтожить этот листок бумаги и все горести исчезнут. Надеюсь, — горько закончил он.
* * *
Тенгель Злой был взбешен.
«Я одарил тебя силой с тем, чтобы ты мог двигаться быстро, а ты и с места не сдвинулся!»
Человек в панцире, спотыкаясь, пустился в путь. Его качало с одной стороны дороги на другую. «Я ничего не вижу. Кровь заливает мне глаза, и боль ужасная», — выл он, закрывая лицо руками.
«Мальчишка оставил опасную, населенную людьми деревню, и, насколько я понимаю, снова бредет по дороге. У тебя еще один шанс. Если ты быстро не пойдешь вперед, я найду кого-нибудь другого. Помощников у меня много».
Раненое чудовище выпрямилось и прорычало: «Я убью его! Я должен разорвать его на части своими руками!»
«Это звучит лучше! Но не забывай о нотах!»
Человек в панцире собрался с силами. Вытер кровь. Железный прут вонзился ему чуть-чуть выше глаза, немного задел кость, но глубоко внутрь не проник, так как он мгновенно успел отклонить голову назад.
Но, само собой разумеется, несколько дней он не сможет этим глазом видеть. А дикая боль мешала ему смотреть по-настоящему и вторым глазом. Практически он ослеп. Надолго ли? Он не знал.
Но мальчишку он должен поймать! Сам, лично. Свернуть ему шею собственными руками!
Человек в панцире, гонимый фанатичной ненавистью, двинулся дальше, громко топая ногами. О проклятом листке с нотами он почти уже больше не думал.
Мальчишка должен умереть! Эрлинг Скогсруд считал себя неуязвимым. Такого оскорбления он не потерпит.
Но как же все-таки трудно идти!
* * *
— Князь Ветле, я больше не могу!
Он посмотрел на ее ноги и понял, что она говорит правду. Туфли изодрались, а прекрасные благородные ножки не привыкли к острому гравию и пыли. Она хромала, не осмеливаясь наступать на всю стопу.
Он снял с себя сандалии.
— Возьми мои!
48 
