206 
Высокий тамплиер, выйдя из рядов, направился к ней. Жильбер Эрайль, уже немолодой, но полный благородства, отваги и мудрости, благодаря своим достоинствам сумел вернуть Ордену часть утраченной славы. Изабелла прочла сочувствие на его красивом и решительном лице, и, когда он заговорил с ней, надеясь смягчить суровость государственных соображений, голос его звучал очень ласково.
— Король Амальрик прислал эмиссаров. Он просит, чтобы королева Иерусалима соблаговолила отдать руку королю Кипра, объединив таким образом два близких государства, которые благодаря этому окажутся неразрывно связанными. Прошлое должно изгладиться из памяти, а ваши подданные слишком любят вас, чтобы не поддержать в этом испытании... к сожалению, необходимом! Подумайте, Ваше Величество!
Изабелла помолчала, потом прошептала, обращаясь скорее к самой себе, чем к другим:
— Король Амальрик I! Как мой высокочтимый отец! Можно подумать, время повернуло вспять! Что за насмешка!
— Амальрик I он только для Кипра, Ваше Величество! Король Иерусалима может быть только Амальриком II, — мягко поправил ее Жосс Тирский. — История никогда не повторяется!
— Вы так думаете, монсеньор? И все же мне хотелось бы, чтобы время повернуло вспять... хотя бы один раз!
Когда совет закончился, Изабелла попросила отчима остаться с ней. Несколько минут она просидела безмолвно, потом, поскольку он вопросительно смотрел на нее, не решаясь прервать ее раздумья, приказала:
— Пошлите за Тибо... прошу вас! Мне необходимо видеть его!
— Изабелла! О чем вы думаете? Вспомните, кто он такой, при всей любви, которую мы к нему питаем: тамплиер, нарушивший свои обеты, а возможно, и вероотступник! Вы не можете стать его женой!
— Разве я говорю о замужестве? — с бесконечной усталостью прошептала Изабелла. — Я прошу вас послать за ним. Я хочу его видеть, понимаете? Я этого хочу! И до того, как сюда явится Лузиньян! Иначе... я откажусь выйти за него замуж!
Он не успел больше произнести ни слова: Изабелла разрыдалась и выбежала из зала.
Поняв, что ничего другого ему не остается, Балиан исполнил ее желание...
Это случилось накануне приезда Лузиньяна. Было уже поздно, и дворец спал, утомленный приготовлениями к завтрашнему дню, когда в него следом за Балианом д'Ибелином вошел рыцарь, закутанный в длинный черный плащ. Ничего особенного в этом не было, и ни один из стражей и глазом не моргнул, когда они направились в покои королевы. После смерти Генриха именно к ней в любой час дня и ночи шли гонцы, посланцы, советники и просители... В комнате перед королевской спальней, где днем находились придворные дамы или свита, Балиан застал только свою дочь Хелвис и удивился этому, но она с мимолетной улыбкой объяснила ему, что после его отъезда все ночи проводила рядом с Изабеллой... чтобы та чувствовала себя не такой одинокой. У ее мужа было слишком много дел в Сидоне, чтобы этому воспрепятствовать. А увидев Тибо, которого она узнала с первого взгляда, Хелвис прошептала:
— Еще немного, и было бы слишком поздно, мессир.
— Мы не теряли ни минуты, — вздохнул Балиан, — но на обратном пути ветер был неблагоприятный, и я уже думал, что до завтрашнего дня нам не успеть...
— Входите! Она и так ждала слишком долго!
Взяв Тибо за руку, она повела его за собой в спальню, где сама задержалась лишь на мгновение, только для того, чтобы сказать:
— Вот, наконец, и он, Изабелла!
Затем она вышла, оставив их одних в роскошной спальне, устланной коврами. В высоких серебряных канделябрах, потрескивая, горели большие свечи из красного воска, но широкая кровать с пологом из алой и белой парчи оставалась в тени. Изабелла, распустив волосы поверх просторной белой далматики, на которой играли отблески свечей, полулежала, опираясь на подушки, на длинной узкой скамье, стоявшей у стрельчатой арки окна, покрытой тонкой резьбой. Рядом в большом горшке цвел куст пурпурных роз. Увидев того, кого так долго ждала, она поднялась, но осталась стоять на месте в своем белоснежном одеянии с поблескивающими складками, и смотрела на Тибо так, словно этот взгляд должен был стать последним.
Он остановился, восхищенный тем, что она оказалась еще прекраснее наяву, чем в его снах, столько раз ему ее являвших. Никогда ни одна женщина не светилась таким мягким сиянием, хотя темные круги под большими глазами говорили о печали и, придавая этой воплощенной иконе больше человечности, делали ее и более желанной. Он медленно отбросил плащ, опустился на одно колено и, протянув к ней обе руки, ждал, и ни единым словом они не разрушали чар...
206 
