Тибо уже обшаривал взглядом подвал в поисках чего-нибудь, что хотя бы отдаленно могло напоминать ложе, когда до него донесся еле слышный стон... мгновенно его отрезвивший. Изабелла тоже его услышала, и пара тут же разомкнула объятия.— Кажется, это оттуда! — проговорил Тибо, указывая на проход между кувшинами с маслом и вином и мешками со всевозможной снедью.
Прихватив горевший у входа факел, Тибо направился в глубь подвала, где была дверь — довольно трухлявая, но с новым крепким замком. Стон доносился из-за этой двери.
— Будьте осторожны! — шепнула Изабелла.
— Дайте мне ключи и возьмите факел!
Он лихорадочно перебирал связку, отыскивая ключ, который мог бы подойти, попробовал два, которые в замке не повернулись, и, наконец, нашел нужный, оказавшийся и самым новым. Хорошо смазанный замок быстро подался, низкая массивная дверь отворилась, выпуская тяжелый запах.
— Стойте здесь! — приказал Тибо. — Может быть, там больной и опасный зверь...
— Никакое животное, даже очень ценное, не запирают так надежно! — Логично возразила Изабелла, передавая ему факел.
Пригнувшись, он вошел и стал всматриваться в непроглядную темень этой тюремной камеры, — по-другому не назовешь, — без света и воздуха, где невозможно было распрямиться. И, ужаснувшись при виде того, что высветил факел, невольно вскрикнул: «О, господи!»
Женщина, едва прикрытая лохмотьями изодранного платья, лежала, скорчившись, на гнилой соломе, от которой и исходил этот нестерпимый запах. От железного кольца у нее на щиколотке тянулась цепь, приковывавшая ее к стене, но несчастная была в таком состоянии, что эта предосторожность казалась излишней. Поначалу Тибо разглядел лишь грязное, истерзанное, страшно исхудавшее тело, сплошь покрытое паразитами, и длинные спутанные черные волосы, за которыми не видно было лица. Бедняжка продолжала тихонько стонать, не замечая вошедшего.
Охваченный страшным предчувствием, Тибо уже потянулся убрать волосы с ее лица, но вошедшая следом за ним Изабелла его опередила.
— Господи Иисусе! — воскликнула она, увидев худое, бледное безжизненное лицо в синяках и следах запекшейся крови.
Ввалившиеся глаза были закрыты, щеки запали.
— Она без сознания! — горестно воскликнула Изабелла. — Надо о ней позаботиться, но прежде всего надо вытащить ее отсюда. Должен же быть ключ, которым отпираются кандалы?
Ключа не нашлось: кольцо было запаяно, и это означало, что несчастная была обречена томиться здесь до тех пор, пока не умрет. После чего оставалось только замуровать дверь.
— Это чудовище поплатится жизнью! — прорычал Тибо. — Клянусь моим мечом!
— Это чудовище... ваш отец, друг мой, — печально отозвалась Изабелла.
— Может быть, он и дал мне жизнь, но это не делает его отцом. И я поклялся вашему умирающему брату позаботиться об Ариане. Постойте! Я пошлю Ходу за кузнецом. Надо прежде всего разрубить эту цепь, а там посмотрим, что делать...
Но эфиоп скрылся, прекрасно понимая, что первым делом гнев рыцаря обрушится на него. И тогда Тибо встал посреди забитого беженцами двора и крикнул:
— Есть среди вас кузнец?
Вперед вышел бородач, тащивший за собой тяжелый кожаный мешок, в котором была его наковальня, и другой, поменьше, с инструментами.
— Меня зовут Симон, я из Иерихона.
— Отлично. Подожди минутку!
Он взбежал наверх, схватил с какой-то кровати пурпурное шелковое покрывало, перебросил его через руку и вернулся к кузнецу. Они вместе спустились в подвал, и Симон без труда разрубил цепь на несчастной женщине.
— С кольцом справиться будет труднее, но я думаю, что смогу это сделать, не поранив бедняжку. Боже мой, до чего ее довели! В каком она состоянии!
Тибо расстелил на полу покрывало и хотел взять Ариану на руки, чтобы переложить ее туда, но Симон робко возразил:
— Позвольте мне, господин рыцарь. Ваша кольчуга может ее поранить.
Тибо и в самом деле снимал кольчугу только для того, чтобы помыться. Как и все защитники города, он не расставался с ней ни днем, ни ночью, даже спал в ней. Симон с нежностью, свойственной некоторым очень сильным людям, поднял Ариану с ее мерзкой подстилки и уложил на покрывало, в которое Изабелла, обливаясь слезами, осторожно ее завернула.
— Отнести ее в спальню? — спросил Симон.