104 
К несчастью, при наличии такого сильного противника, как Саладин, Бодуэну надо было еще какое-то время продержаться в седле. Следующей весной пали Мосул, и, главное, неприступный Алеппо; виной тому были неспособность и неумелость правителей, должно быть, слишком рассчитывавших на помощь франкского короля, столько раз их выручавшего. Теперь вся мусульманская Сирия принадлежала египетскому султану и тот явился в Дамаск праздновать победу. Великий белый город шумно радовался.
Гордость Бодуэна не могла с этим смириться, и он снова приказал собрать войска и направился к источникам Сефории — там, в Галилее, к северу от Назарета по Тивериадской дороге, традиционно собирались армии различных христианских баронов. За много веков до того там стоял дом Захарии и Елизаветы, где увидел свет Иоанн Креститель и где Мария провела три месяца своей чудесной беременности. Место это было священным для всякого крещеного человека. И все же именно здесь проказа сразила молодого короля...
Это случилось ярким, сияющим утром, когда холмы Галилеи и склоны горы Хермон только начали покрываться молодой травкой и полевыми цветами. Бодуэн пылал в жару и все же не желал сдаваться болезни, он хотел хотя бы еще раз показаться перед своими воинами, своими боевыми товарищами. Но однажды, когда его сажали в седло, он вдруг вскрикнул, захрипел... и упал наземь, под копыта Султану. Короля раздели — и с ужасом обнаружили, что его нога отвалилась ниже колена...
В первую минуту всем показалось, что конец близок. Припадок болезни был самым сильным из всех, какие несчастному довелось пережить до этого дня. Его перенесли в замок в Назарете, и состояние больного было настолько тяжелым, что к его ложу поспешили Аньес, Сибилла и ее супруг. Пока король был в сознании, надо было добиться от него, чтобы он назначил регента на то время, пока маленький Бодуэн достигнет совершеннолетия. Сибилла, уже видевшая себя королевой-матерью, проявила неожиданное красноречие. Воспользовавшись отсутствием деверя, вместе с армией оставшегося у источников Сефории, она сумела убедить больного в том, что ее муж, от которого сама она была без ума, обладает огромными достоинствами. Бодуэн, плохо знавший Ги де Лузиньяна и почти не понимавший, что происходит вокруг него, согласился отдать должность регента этому простачку, которого природа одарила необыкновенной красотой. На первый взгляд, ничего особенного в этом не было, поскольку одновременно с этим решением умирающий принял и другое: приобщить к трону, как это обычно и делалось, маленького Бодуэна, которому предстояло со временем стать его преемником. Добившись этого и воспользовавшись незначительным улучшением в состоянии здоровья своего сына, Аньес приказала, чтобы ее сына перевезли в его иерусалимский дворец, новому регенту же тем временем предстояло присоединиться к коннетаблю и вместе с ним возглавить армию. Тот, едва увидев этого высокомерного и тщеславного красавчика, не стал скрывать своих мыслей:
— Если ему вздумается командовать войсками, мы погибли, — вздохнул он. — Храни Господь наше королевство!
Будущее вскоре показало, насколько он был прав.
Иерусалим был наполнен гулом общих молитв. Патриарх, донельзя обрадованный тем, что обстоятельства позволили ему избежать открытого столкновения с королем, служил молебны, должно быть, своим лицемерием вызывавшие у Господа лишь отвращение, а Бодуэн в своих покоях, возвышавшихся над двором со смоковницей, нечеловеческим усилием воли снова преодолел снедавшую его болезнь. Лихорадка отступила, жар спал, к нему полностью вернулись сознание и ясность ума; этого почти что чуда добились неустанно сменявшие друг друга у его изголовья Тибо, Мариетта, Ариана, Жоад бен Эзра и даже Аньес, сквозь эгоизм которой пробивалась подлинная скорбь. Но какой ценой они этого добились! Король, который теперь уже не мог покинуть своего ложа, почти слепой и с культями вместо рук и ног, распространял трупный запах, который старались заглушить при помощи бальзамов, ароматных настоев и курильниц со всеми благовониями Аравии.
— Глядя на то, что мы видим перед собой, я спрашиваю себя: не напрасно ли мы так отчаянно сражались, отнимая его у смерти, — как-то вечером сказал Ариане Тибо, нередко вспоминавший о том лекарстве, которое дал ему Маймонид, когда он покидал Дамаск. — Безболезненная кончина стала бы для него благодеянием...
104 
