151 
Но если мушкетер ожидал, что услышит от супруги слова благодарности за уступку, как же горько он был разочарован! Поджав губы, еще более чопорная, чем всегда, Шарлотта заявила:
– Да уж, чтобы весь свет знал о том, как неосторожна была королева, когда подарила вам столь интимное свидетельство своей признательности за услугу! И не просто интимное, но компрометирующее! Большое спасибо!..
Внезапно д'Артаньян понял, что сейчас задохнется от гнева.
– Да вы совсем сошли с ума! Вас впору связать и отправить в лечебницу! Вы говорите о королеве как о простой гризетке!
– Вы мне уже не раз говорили, что я сумасшедшая. Я к этому привыкла. Что же до картины, то она останется там, где висит!
– Отлично! Превосходно! В таком случае придется вам, сударыня, смириться с тем, что я перееду в мушкетерскую казарму! Извещаю вас, что не вернусь, пока портрет не займет подобающее ему место. Засим кланяюсь. Всего доброго, сударыня!
Услышав эту угрозу, Шарлотта почувствовала, как ее ледяная бесстрастность начинает подтаивать.
– Не хотите же вы сказать, что… что вы бросаете меня и собираетесь жить со своими солдатами?
– Именно так. Во время кампаний я привык находиться в их обществе. Поскольку я больше не хозяин в собственном доме, уступаю вам место. И вернусь только тогда, когда вы изволите в точности исполнять мои распоряжения и отдадите мне портрет. Приветствую вас, мадам!
Не желая слушать возражений, он выскочил из гостиной, вспрыгнул в седло и помчался к казарме, крикнув на ходу лакею, чтобы тот доставил туда его вещи. Шарлотта осталась одна в комнате, которая сразу же показалась ей слишком просторной и чересчур пустой.
В тот же вечер в мушкетерскую казарму принесли совсем маленькую записочку, исполненную смирения и раскаяния. Мадам д'Артаньян умоляла своего господина и повелителя вернуться к семейному очагу. Он – надо сказать, с большим удовольствием – выполнил просьбу жены. И первое, что он увидел, вернувшись домой, был портрет королевы, который улыбался ему со стены парадной гостиной. Несмотря на раскаяние, Шарлотта не смогла переступить через себя и повесить картину в спальне мужа. Предложенное им соломоново решение пришлось как нельзя кстати, позволив святоше почувствовать себя совершенно счастливой.
Д'Артаньян удержался от замечаний. Он проявил любезность, даже галантность, ни словечком не дал жене понять, что не забыл утреннего инцидента. Взамен он получил разрешение провести всю ночь под бочком у супруги и даже не был изгнан к себе в самый холодный предрассветный час. Это случалось всегда, когда Шарлотта от бурных ласк переходила к не менее бурному раскаянию в молельне.
В ту ночь д'Артаньян решил, что партия им окончательно выиграна. Но, к несчастью, это был лишь маленький просвет в грозовых тучах. Просветление, высшим моментом которого стали крестины маленького Людовика, которого Их Величества держали над купелью. Шарлотта сияла, д'Артаньян тоже. Все это напоминало возвратившийся к чете медовый месяц. Но облака собираются вновь чрезвычайно быстро.
Как только ее сына приняли в лоно христианской церкви, Шарлотта снова стала терзаться угрызениями совести и сомнениями в добродетельности своих поступков. Д'Артаньян, уже порядком от нее подуставший, с удовольствием возвратился к очаровательной мадам де Виртевиль, которая встретила его с радостью. Она чувствовала себя очень одинокой, ведь ее муж, похоже, решил едва ли не навсегда поселиться в Бастилии.
Естественно, Шарлотта узнала обо всем. Шарлотта заливалась слезами, Шарлотта бушевала, Шарлотта клялась отомстить, но в конце концов вернулась в свой шезлонг. Новый ребенок, зачатый в результате приятной передышки после крестин, уже заявлял о своем существовании.
И снова это был мальчик. Он появился на свет в июле 1661 года, когда стояла такая страшная жара, что его мать думала, ей не удастся пережить такого лета. И поскольку семейству д'Артаньянов явно не хватало фантазии, ребенка назвали… Людовиком, как его старшего брата и как Его Величество. Король, вероятно, столь же стремившийся к последовательности, опять стал крестным новорожденного. Юная королева, со своей стороны, в это время также находилась в ожидании счастливого события. Людовик XIV посчитал великолепным предзнаменованием рождение второго Людовика у своего капитана мушкетеров. Было окончательно решено, что собственный сын Его Величества будет третьим.
151 
