126 
– Этот влажный климат мне совсем не подходит, – объяснила она. – У меня лихорадка, приливы, мне трудно дышать. Куда лучше для меня вернуться в Париж.
– Мне кажется, – саркастически заметил в ответ Мармон, – все дело в том, что вас теперь не устраивает мое общество. У вас, наверное, найдется в Париже компания получше?
– Действительно, в Париже у меня есть друзья, которые любят меня и позволяют мне забыть о том, что я замужем за человеком, с которым я годами вынуждена жить врозь.
– Если вас это не устраивает, обратитесь к императору, сударыня! – буркнул любезный супруг.
– Даже не подумаю! Вы будете слишком разочарованы, если император призовет вас в столицу и позволит мирно стареть рядом со мной… Да и что скажут на это ваши очаровательные подружки?
– Мадам! Я не выношу, когда за мной следят, и поскольку вы полагаете, что имеете право вмешиваться в мои дела…
Гортензия не дала мужу договорить. Она склонилась перед ним в насмешливом поклоне и послала ему улыбку, которая могла бы считаться символом нахальства.
– Значит, и вы считаете, что мне лучше удалиться, господин губернатор! Правильно! Так вы будете чувствовать себя свободнее и сможете наконец целиком посвятить себя… вашим государственным делам!
Назавтра почтовая карета быстрым ходом уже везла герцогиню по дороге, ведущей во Францию. Любовь была похоронена окончательно. Лишним подтверждением тому стал вздох облегчения, вырвавшийся у Гортензии, когда упряжка лошадей пересекла границу у Триеста.
Однако страстное желание Гортензии возвратиться во Францию показалось подозрительным мнительному Мармону. Он решил, что дело здесь не в развлечениях и не в друзьях, и поручил проследить за супругой. Благодаря этому губернатор Иллирии узнал и о привязанности, питаемой его женой к Лаффиту, и о других, менее значительных шалостях, которые она себе позволяла. Он повел себя, как повел бы всякий обманутый муж: он ругался, орал, бушевал и в конце концов ринулся в Париж. Это ему были разрешены любые любовные проказы, любые похождения, но его жена… Не могло быть и речи о том, чтобы она позволяла себе вольности! Как жена Цезаря, она должна была быть вне всяких подозрений!
Мармон ворвался в Париж, как завоеватель. Даже не заехав домой, попросил аудиенции у императора, чрезвычайно удивленного его внезапным и бурным появлением. Но он совсем не удивился, когда Мармон выложил ему – как попало, не заботясь о последовательности событий и не подбирая выражений, – все свои семейные неприятности. Наполеон уже привык к подобным исповедям. Любовные драмы частенько случались при его дворе. Вот Жюно, например, едва не зарезал свою жену, узнав о ее связи с Меттернихом. Император пожал плечами.
– Я могу предложить на выбор два решения: либо вы на все закрываете глаза, либо разводитесь.
– Развестись? А что потом?
– А потом вы подберете себе какую-нибудь принцессу и станете основателем династии. Почему бы и нет?
Идея Наполеона показалась Мармону чрезвычайно соблазнительной. Принцесса? Вот это перспектива! Он мог бы таким образом заполучить какое-нибудь королевство, сравняться с самим императором… Усевшись в свою запыленную карету, он отправился домой. Когда он уже выходил во дворе особняка на улице Паради, в ворота въехал другой экипаж. Это Гортензия вернулась в столицу из Вири. Мармона охватил страшный приступ гнева. Он подбежал к кучеру и велел тому немедленно возвращаться туда, откуда приехал.
Из-за дверцы показалась хорошенькая головка герцогини.
– Возвращаться туда, откуда мы приехали? Ах так! Господин маршал, имею честь вам сообщить, что вы совсем потеряли голову!
– Вот тут вы ошибаетесь, я абсолютно в своем уме и потому приказываю вам покинуть этот дом, где женщинам вроде вас попросту нечего делать!
– Женщинам вроде меня? – высокомерно повторила Гортензия. – Что вы хотите этим сказать?
– Что хотел, то и сказал! Отныне вход в этот особняк вам запрещен.
– Как вы любезны… А вы не забыли, что за этот особняк заплатил мой отец?
– Тем не менее он принадлежит и мне. Убирайтесь отсюда по доброй воле, если не хотите, чтобы мои люди вышвырнули вас за ворота. Мы разводимся, сударыня!
Красивое лицо герцогини исказила гримаса презрения. Она побледнела, но все-таки продолжала насмешливо улыбаться.
126 
