42 
Ни Эскиль, ни она ничего не понимали!
Они сидели за кухонным столом и если вкусно приготовленный обед. Во время еды никто не задавал никаких вопросов. Хейке и Винга, конечно, видели, что Терье Йолинсон весь в порезах — на лице и на руках, и это вызывало у всех мрачное настроение.
Винга была просто в замешательстве. Она не понимала, почему у Хейке такое застывшее лицо, не понимала она и причину его необычной сдержанности, так же как не понимала она угрюмости этого человека с необычайно красивым лицом. Женщина же ей понравилась, она показалась ей очень мягкой и приятной, хотя явно запуганной и униженной. И, судя по тому, что она все время к чему-то прислушивалась, с нервами у нее было не в порядке.
Сольвейг, в свою очередь, думала, что никогда не видела более удивительной женщины, чем мать Эскиля. Такая хрупкая, красивая, подвижная? Отца же Эскиля она не понимала, поскольку тот был весь напряжен, как тетива лука. Однако, несмотря на свое страшное лицо, он казался ей добрым.
Эскиль же был просто счастлив.
— Подумать только, вы приехали! — повторял он снова и снова. — И именно сейчас! Отец, мне нужно так много…
— Потом, Эскиль, — оборвал его Хейке. — Не будем обременять хозяев своими проблемами.
— Но они в курсе дела, — успокоил его Эскиль.
— Можешь говорить при нас, — пробурчал Терье.
— Хорошо, тогда расскажи, что же произошло, — сказал Хейке, поблагодарив за еду. Сольвейг встала, чтобы убрать со стола.
— Хорошо, с чего же мне начать? — спросил Эскиль.
— С самого начала. Хотя я и был несколько удивлен, не обнаружив обычных причин для того, чтобы меня звали на помощь. В таких случаях, когда кто-то из родственников звал меня, обычно тяжело болел ребенок…
— Это как раз тот самый случай, — поспешно заметил Эскиль, и Сольвейг остановилась на полпути. — Я просил вас приехать также и ради маленького Йолина. Но не только поэтому. Здесь так много всяких происшествий, отец, ты себе не представляешь!
— Я осмотрю ребенка, — кивнул Хейке. — Но сначала я хотел бы узнать о твоих странствиях. Когда ты угодил в тюрьму?
И Эскилю пришлось рассказать самую трудную часть своей истории. И, конечно же, он начал с того, что когда-то в детстве слышал об Эльдафьорде. При этом на лице Терье Йолинсона появилось сердитое, презрительное выражение. А у Винги появилось желание дать ему оплеуху.
И когда самая унизительная часть его истории была рассказана, Эскиль поведал им о своих переживаниях в Йолинсборге. Он рассказал о многих, погибших или пропавших без вести. Рассказал о записях.
— Все, что он говорит, правда? — спросил Хейке. Терье и Сольвейг подтвердили это.
— Значит, ты думаешь, что есть еще одно строение, какая-то крепость, — сказал Хейке, и все присутствующие почувствовали вдруг, что с его появлением в доме стало спокойнее. Даже Терье вынужден был признать, что для него будет куда лучше переложить всю ответственность на плечи другого. Ведь сам Терье пережил такой шок, что руки у него все еще тряслись, так что он не мог ничего держать.
— Да, таково мое мнение, — ответил Эскиль отцу.
— Но ведь Норвегия никогда не славилась крепостями и замками, как, к примеру, Швеция и Дания. Какие у тебя есть основания, чтобы считать так?
— Я нашел кое-что на последнем переплете. Там было написано: «…жуткое строение было разрушено в результате горного обвала на Орлиной горе в 1256 году». Значит, старинная крепость существовала, не так ли? С незапамятных времен?
Терье, до этого качавшийся на табуретке, сел прямо и произнес:
— Обвал на Орлиной горе? Да, в самом деле, там был обвал, но никто точно не знает, когда! Думаю, что это было не так давно.
— Я так поняла, что Орлиная гора расположена за Йолинсборгом? — спросила Винга.
— Да, выше него. Между нами находится большое плато.
— Значит, ты считаешь, Эскиль, что крепость, о которой ты говоришь, должна быть выше? На плато? — спросила Винга.
— Да, разве это не ясно? Ведь выше постоянно дуют ветры, а это не подходит для ревматика.
— Подожди-ка, — сказал Хейке. — Между 1256 годом и временем господина Йолина прошло четыре столетия! Так что он не мог перебраться из старой крепости в новую.
— А я этого и не говорил, — сказал Эскиль. — Я не рассказал еще до конца, что было написано на переплетах.
42 
