Последние отзывы

  87  

— Но это дворец Риарио, — прервал ее Инфессура. — Можно сказать, что мы бросим ее в пасть тигру.

— Кроме того, донна Катарина должна скоро родить, — добавила Анна. — Кстати, мне пора дать тебе то, зачем ты пришла, и тебе уже пора возвращаться.

— О нет! — запротестовала Хатун. — Не сию минуту! Я только что вновь встретилась со своей дорогой хозяйкой, которая была для меня как сестра, а ты хочешь меня прогнать? Мне ей надо столько сказать, столько вопросов ей задать!

— Вопросы позже. Она и так слишком много говорила! Сейчас мы уложим ее в постель, а ты отправишься к себе. Твои сопровождающие, должно быть, уж заждались тебя. Ты можешь прийти завтра и каждый раз, когда захочешь, — добавила она, увидев, что слезы набежали на глаза молоденькой рабыни-татарки. — Помоги нам отвести ее наверх!

Анна зажгла свечу от большой масляной лампы, освещающей помещение, и подошла к ступенькам, чтобы поднять занавеску, в то время как Стефано и Хатун помогали перевязанной Фьоре спуститься со стола, на котором она все еще продолжала лежать.

По узкой каменной лестнице, где веревка заменяла перила, они поднялись на первый этаж. На лестничной площадке была дверь, мимо которой прошла Анна, не открывая ее. Она повернулась к ней спиной и нажала на грубый резной орнамент. Открылось панно, она переступила через него. Анна зажгла три больших восковых свечи, стоящие в серебряном канделябре.

Увиденное удивило тех, кто шел за молодой женщиной. Разделенные тремя толстыми занавесками из черного бархата, приподнятыми и прикрепленными к тяжелым серебряным крючкам, три комнаты шли анфиладой, украшенные с восточной роскошью, говорящей о реальном богатстве раввина и его дочери. Мебели было немного. Только низкие и широкие кровати, несколько расписных сундуков, невысокие столики, инкрустированные слоновой костью, множество мягких подушечек и ковры, повсюду ковры. Армянские и кавказские ковры с ворсом, длинным, как трава в полях, покрывающие каменные плиты; ковры со слабо натянутой нитью, мягкие и шелковистые, висели на стенах. На полу стояла большая бронзовая ваза с благовониями, из которой шел ароматный дымок, заглушающий отвратительный запах с улицы. Сандаловые жалюзи и занавески были задернуты наглухо в этот поздний час.

Положив Фьору на диван в самой отдаленной комнате еврейка вынула из сундука тунику из желтого шелка и сказала, повернувшись к Инфессуре:

— Оставь нас теперь. Ты тоже можешь прийти когда захочешь. Хатун уйдет после тебя!

— Ты спасаешь меня второй раз, — тихо сказала Фьора, протянув Стефано руку. — Чем я смогу отблагодарить тебя?

— Я не Борджиа, чтобы требовать платы, — улыбнулся Инфессура. — Мне достаточно знать, что мы друзья.

— Это так мало!

— Ты думаешь? Для меня дружба — это как религия. Она и обязанность, и настоящая связь. Видишь ли, дружба — это любовь без крыльев. Может, она не такая волнующая, как любовь, но она крепче.

Оставшись одна, лежа в чужой постели., мягкой, как кокон, Фьора ждала сна, обещанного ей Анной, которая дала ей выпить кружку молока, добавив в него несколько капель какого-то снадобья. Но сон так и не шел. Может, оттого, что молодой женщине не удавалось преодолеть своего разочарования? Конечно, ей удалось бежать, конечно, она была в безопасности, тем не менее она всего лишь перешла из одной роскошной комнаты в другую. Она скорее предпочла бы провести эту ночь под какой-нибудь разрушенной стеной, в каком-нибудь развалившемся доме, потому что утром она увидела бы, как открываются перед ней ворота столь ненавистного ей Рима. Увиденная на миг дорога на Флоренцию исчезла, как мираж.

Лекарство начало действовать. Тело беглянки расслабилось, веки отяжелели. Несмотря на свою переменчивую судьбу, не проявила ли она неблагодарности к удаче, которая привела ее к Стефано Инфессуре с его верными собаками, а в особенности которая позволила ей вновь встретить свою Хатун? С ней, этой маленькой татаркой, к Фьоре вернулось воспоминание ее счастливого детства. Она вспомнила, как Леонарда сравнивала Хатун с котеночком из-за ее треугольного личика, ее любви к молоку, а также потому, что она любила сворачиваться клубочком на шелковых подушках, которые служили ей кроватью. Это было также воспоминание о преданности и о страшном доме Вираго, откуда Хатун, которую, как и Фьору, хотели заставить заняться проституцией, исчезла однажды ночью и пошла за человеком, который ее полюбил. Фьора вспомнила, что это был, по слухам, римский врач. Но тогда каким образом Хатун оказалась в услужении у графини Риарио? Тщетно пытаясь найти ответ на этот вопрос, измученная Фьора наконец-то заснула, и сон ее длился более двенадцати часов.

  87