33 
Горестные мысли не переставали мучить ее. А что, если бы она согласилась поселиться в Селонже и вести тот образ жизни, который он ей навязывал? Изменилось бы тогда что-нибудь?
Остался бы он с ней? Разум подсказывал, что и тогда она занимала бы в судьбе Филиппа то же самое место, которое он ей заранее отвел, что он продолжал бы эту бессмысленную борьбу за независимость Бургундии, которая была всего лишь иллюзией, и что ему все равно не удалось бы избегнуть эшафота.
Эшафот! Это ужасное сооружение, которое впитало в себя сначала кровь ее родителей, а затем — кровь человека, которого она любила, — может быть, это ее проклятие? Неужели все, кто ей дорог, непременно должны приноситься в жертву этой ужасной гильотине? Может, если бы она покрепче обняла Филиппа, ей и удалось бы задержать его возле себя, помешать ему устремиться навстречу своей жестокой судьбе и бессмысленной смерти!
Несмотря на то, что «дом, увитый барвинком» находился в стороне от людской молвы, слухи изредка доходили и до него: то Перонелла принесет какую-нибудь новость с рынка, то Флоран узнает что-то в городе. Таким образом, стало известно, что 18 августа в Генте Мария Бургундская сочеталась браком с Максимилианом. В один прекрасный день она станет императрицей Германии и не будет нуждаться в Бургундии, которая между тем была уже наполовину отторгнута от нее неразумным поведением покойного герцога.
Филипп умер ни за что, совсем напрасно, даже не за идею.
Против истории не борются, но он не хотел в это верить: все, чего он хотел, — это сохранить для своей принцессы древнее наследство, и Фьора уже и сама не знала, кого она сильнее ненавидела: Марию, которая отправила Филиппа на верную смерть, или губернатора Дижона, — как же его звали? Сир де Краон? — который подписал приказ о его казни.
Только возле сына Фьора на время успокаивалась и забывала о горьких мыслях. Малыш был просто прелесть. Молоко Марселины пошло ему на пользу, и он обещал вырасти большим и сильным. Вероятно, у него будет счастливый характер: он что-то лепетал, часто улыбался, мало плакал, глаза его оставались сухими, даже когда он сердился.
Фьора обожала сына. Когда она держала его на руках и гладила кончиками пальцев его маленькую головку, поросшую легким темным пушком, ее охватывала такая волна любви, что она забывала о своих страданиях. Она еще немного помедлила возле розовой беседки, которая была для нее как соломинка для утопающего, за которую Фьора хваталась, чтобы не сойти с ума. Однако, по мере того как она стала удаляться от нее, скорбные мысли снова завладели ею.
Уже наступило время сбора винограда, когда графство вдруг ожило. Замок Ле-Плесси, который, казалось, дремал в отсутствие своего хозяина, вновь оживился. Прислуга занялась основательной уборкой дома и пополнением съестных припасов, стали прибывать с приказами гонцы и потянулись повозки с мебелью. Словом, возвращался Людовик XI.
А уж после того как привезли в разобранном виде любимую часовню короля, с которой он никогда не расставался, всем стало ясно, что и сам он где-то неподалеку. Действительно, вскоре разнесся слух, что он в Амбуазе, навещает королеву Шарлотту, свою супругу. Она жила в своем собственном роскошном замке, расположенном на холмистом берегу Луары, предпочитая его королевскому Ле-Плесси. Однако король никогда не задерживался там подолгу, и два дня спустя после водворения часовни на ее обычное место раздались звонкие звуки серебряных труб, возвещавших о его возвращении.
В этот вечер впервые за все время со дня рождения сына Фьора нарушила свое молчание, и вместо того, чтобы подняться после ужина к себе, как это бывало прежде, она осталась в зале и попросила Леонарду сделать то же самое. Вечер выдался довольно прохладным, и Флоран разжег в камине целую охапку сосновых веток. Они весело потрескивали, распространяя повсюду в огромной зале приятный аромат смолы.
Молодая женщина какое-то время в задумчивости смотрела на огонь, а затем перевела на Леонарду взгляд своих печальных глаз.
— Заранее прошу у вас прощения, моя дорогая Леонарда, за все, что собираюсь сделать. Поверьте, прежде чем решиться на это, я многое передумала. Пока короля не было, у меня было на это время, но теперь, когда он вернулся, я больше не могу медлить.
— Уж и не знаю, Фьора, что вы хотите мне сказать, но я очень ценю то, что вы наконец — то заговорили со мной. Ваше долгое молчание приводило меня в отчаяние. Мне казалось, что я для вас больше ничего не значу, ведь вы перестали поверять мне ваши горести…
33 
