37 
Он посмотрел на свои сложенные руки: они были напряжены, как трепещущая в ледяной воде форель, и даже воздух вокруг них дрожал. Когда ему было десять лет, он видел таких форелей в горных потоках. Его восхищало тогда это трепетание – потому что, пока он смотрел, они как бы выцветали.
– Капитан, – встревоженно спросил Хэнкс, – вы здоровы?
Капитан резко поднял голову, и в глазах его блеснуло прежнее пламя.
– Я думаю! И что значит «вы здоровы»?
Повар поставил на стол кофе, от которого разносился теплый аромат женщины, настолько отдаленный в минувшее, что капитан почувствовал только смутный залпах мускуса и толченых благовоний. Внезапно он чихнул, и Хэнкс подошел к нему с носовым платком.
– Спасибо, Хэнкс. – Он высморкался, а потом осторожно отпил ароматную жидкость.
– Хэнкс?
– Да, сэр, да, капитан?
– Барометр падает.
Хэнкс обернулся и посмотрел на стену.
– Нет, сэр, он показывает хорошую и тихую погоду; это и показывает – хорошую и тихую!
– Буря надвигается. Нас ждет трудное плавание, и пройдет много времени, прежде чем снова наступит затишье.
– Не говорите так! – сказал Хэнкс, повернувшись к нему.
– Надо говорить, как чувствуешь. Затишье когда-нибудь кончится. И начнется буря. Я давно готов к ней.
Давно, да. Сколько лет? Песок вытек из песочных часов и больше ничего не измерит. И снег засыпал его, как бы наслоившись белым поверх белого, погребя все под глубокими холодными пластами воспоминаний.
Он встал, покачнувшись, подошел к дверям корабельной кухни, распахнул их и вылез наружу…
…на открытую галерею верхнего этажа дома, построенную, как нос корабля; на галерею, сделанную из просмоленных досок старых кораблей. Посмотрел вниз, не на воду, а на выгоревшую летом землю на переднем дворе. Подошел к перилам и вгляделся в слабо закругленную линию холмов, тянущихся везде, куда бы не повернулся человек, куда бы не бросил взгляд.
«Что мне здесь делать, – подумал он в сильном возбуждении, – в этом странном доме-корабле, стоящем без паруса посреди пустынных прерий, где единственный звук – это свист крыльев птицы, летящей в одном направлении осенью и в противоположном – весной!»
Успокоившись, он взял бинокль, что висел на перилах – осмотреть пустынную местность.
Кэт, Катрин, Кати, где ты сейчас?
Ночью, забравшись глубоко в постель, уже засыпая, он вспомнил прошедший день и свои блуждания по закоулкам памяти. Он был один, уже двадцать лет один, если не считать Хэнкса – первого, кого он видел при восходе солнца, и последнего – при закате.
А Кэт?
Перед тысячью бурь и тысячью штилей прошла буря и наступил штиль, которые оставили глубочайший след в его жизни.
– Это он, Кэт! – услышал он разносящийся ранним утром над палубой свой голос. – Это тот корабль, на котором мы поплывем, когда пожелаем!
И они снова отправились в путешествие. Кэт, как какое-то чудо… скольких… чуть больше двадцати пяти лет, а он уже давно за сорок, но не старше ребенка. Он взял ее за руку, и они пошли вверх по мосту. Тогда Кэт с легким колебанием обернулась лицом к холмам Сан-Франциско и сказала вполголоса, ни и кому не обращаясь:
– Никогда больше я не ступлю на сушу.
– Прошу тебя, не говори так!
– О, да, – настаивала она тихо. – Это будет очень долгое путешествие.
И на миг он почувствовал только сильный скрип корабля, как будто судьба вернулась во сне.
– Почему ты сказала это? – спросил он. – Это нелепо.
Кэт прошла вперед и ступила на корабль.
Отплыли они той же ночью от Южного острова: молодой муж, похожий медлительностью на черепаху, и молодая жена, подвижная, как саламандра, что танцует в огненной печи камбуза в августовские жаркие вечера.
Потом, в середине плаванья, над кораблем опустился штиль, подобно огромному теплому дуновению, что испускает парус в печальном, но спокойном вздохе.
А может быть, это был вздох его или Кэт, которая поднялась на палубу, чтобы послушать.
Но ни одна мышь не пискнула среди канатов, ни единого звука не издавали паруса, и ни разу по палубе не шлепнула босая нога. Видно, корабль был околдован. Наверное, поднимающаяся Луна изрекла свою серебряную мысль – «покой».
Моряки, окаменевшие на своих местах от заклинания, не обернулись, когда капитан и его жена отошли от релинга, потому что настоящее превратилось в вечность.
Тогда, как бы прочитав будущее в зеркале, пленившем корабль, она жарко воскликнула:
37 
