– Следы Филиппа оборвались на пороге этого монастыря, и никто не смог мне сказать, что с ним стало. Признаюсь вам: мне приходила в голову мысль о том, что он потерян для меня навсегда. Возможно, что он так и остался с паломниками. Вернулся ли он вместе с ними? А оттуда куда он мог пойти? Сжалился ли кто-нибудь над человеком, потерявшим память? Мысль о том, что он мог погибнуть в полной нищете на одной из дорог, долго преследовала меня... но где мне его теперь искать?
Поскольку пажа уже давно отослали, Бастард сам наполнил кубок Фьоры, затем налил себе, глубоко посмотрел в ее огромные серые глаза и с улыбкой спросил:
– А почему бы не в Брюгге?
– В Брюгге? Но он ведь давно уехал оттуда!
– Туда всегда можно вернуться. Город очень красивый, он должен вам понравиться, и я полагаю...
Фьора не понимала – шутит ли он или говорит всерьез.
– Монсеньор, нехорошо смеяться надо мной.
– Но я совершенно серьезен. Я считаю, что наша встреча – это знак свыше: сам господь свел нас. Я могу вас уверить, что я абсолютно точно знаю, что мессир Селонже находился в Брюгге во время новогодних праздников.
– Это невозможно!
– Почему вы так думаете? Один из близких мне людей видел его при дворе герцогини и даже с ним разговаривал. Уверяю вас, что он полностью владел своей памятью и был к тому же слишком склонен к логическим рассуждениям, как мне рассказывали.
– А кто его видел? – спросила Фьора, которая все еще боялась поверить в такое счастливое совпадение. – Этот человек мог ошибиться?
– Чтобы ошибиться, надо было вообще его не знать, – улыбнулся Антуан Бургундский и продолжил, видя нетерпение Фьоры: – Мадам де Шулембург, свекровь моей дочери Жанны и лучшая подруга моей жены, знает Селонже с самого детства. Она нашла его похудевшим и несколько угрюмым, и, по правде сказать, он не склонен был вступать с нею в беседу. Эта дама несколько болтлива, но могу вас уверить, что это был именно он.
– Филипп в Брюгге! – в замешательстве проговорила Фьора. – Этого не может быть!
– Как хотите, но это так. Мадам де Шулембург была так потрясена этой встречей, что немедленно отправилась в Турнегем и рассказала обо всем моей супруге. Вы, наверное, знаете, что сейчас существуют некоторые трения между парой Мария—Максимилиан и королем Франции? Появилась какая-то возможность для переговоров... Но что с вами?
Фьора, побледневшая и изменившаяся в лице, казалось, не слушала собеседника. В ней боролись два противоположных чувства: радость и гнев. Радость она испытала от того, что Филипп жив и здоров, а гнев – что, едва восстановив силы от пережитого кошмара, он сразу же поспешил к своей драгоценной герцогине! И это означало, что он никогда не вернется к ней, что он окончательно перевернул ту страницу, на которой было написано ее имя! Она закрыла глаза, чтобы скорее обуздать свои чувства.
Прикосновение холодной мокрой ткани к лицу заставило ее открыть глаза. Антуан Бургундский прикладывал мокрую салфетку ей к вискам и был настолько обеспокоен ее состоянием, что Фьора невольно улыбнулась:
– Большое спасибо, монсеньор, но ничего страшного... Это от радости! Сам господь устроил нашу с вами встречу!
– Я тоже так думаю, но выпейте немного испанского вина, которое я всегда беру с собой в поездки. Оно вам принесет только пользу.
Фьора послушно выпила вина, но от этого гнев ее еще больше увеличился, и она попросила разрешения удалиться, ссылаясь на естественную в этом случае усталость. Принц с придворной вежливостью проводил ее до двери, поддерживая под руку.
– Вероятно, мы завтра поедем вместе, потому что оба направляемся в Плесси?
Этот простой вопрос мгновенно изменил все планы Фьоры, которая и без того не очень хорошо представляла себе, что собирается предпринимать в самое ближайшее время.
– Нет, монсеньор, весьма жаль, но мне хотелось бы поехать в Брюгге. Но... если ваше высочество согласится взять с собой до Рабодьера госпожу Леонарду, я буду вам несказанно благодарна. Она неважно чувствует себя, и новое путешествие ей будет просто не по силам.
– С удовольствием, но разумно ли будет с вашей стороны пуститься в такое трудное путешествие?
– Мой слуга будет мне вместо телохранителя, да и само путешествие не столь уж опасное, – возразила Фьора.
Гораздо труднее было договориться обо всем с Леонардой. Пожилая дама метала громы и молнии, упрашивала Фьору отказаться от этой бессмысленной затеи, но она слишком хорошо знала молодую женщину и понимала, что ничто не в состоянии заставить ту изменить принятое решение.