Особенно,... 
75 
– Да ведь я о чём, – уже в другом тоне, жалобно заговорил постовой. – Не перейти вам фронт живыми! Одумайтесь, на верную гибель идёте!
– Так ведь нам, чадо божье, выбора не дано. Отречёмся от избранного послушания, не исполним – придётся на себя руки наложить, – такое жестокое правило действительно бытовало у монахов ордена Святой Вдовицы. – А поступим по совести, так боги милостивы, глядишь, уберегут. На всё их воля!
И что ты на это скажешь? Пришлось пропустить.
…– Ох, и дремучий в провинции народ! – сетовал цергард Эйнер, оглядываясь. Бывал он на фронте, и знал прекрасно, о чём думал солдат-постовой, пропуская их в запретную зону вопреки всем приказам и инструкциям. Этот пропустил, и другие пропустят… Может, оно и к лучшему, что ведомство соратника Кузара не успело искоренить религию как социально вредное явление?
Злой южный ветер гнал по ржавому небу синюшные обрывки облаков, так и не пролившиеся дождём. Похоже, весна начиналась с засухи – дайте-то Создатели! В сухие месяцы топь покрывается упругой коркой, способной выдержать вес человека. Тогда можно сходить с дороги и идти, куда надо, по целине, минуя многие и многие опасности, и подвергаясь ежеминутно лишь одной: ступить на участок слишком тонкий, провалиться в жидкую бездну. Но бывший диверсант-смертник Эйнер Рег-ат столько акнаров топи отмерил своими ногами, а чаще – животом, что умел угадывать её состояние по едва уловимым приметам, ничего не говорящим человеку тыловому, неопытному. Агарду Тапри, например.
– Ну, куда ты ступаешь, полип безмозглый? – бранил его цергард, в очередной раз оттаскивая от чёрной полыньи. – Я же говорил, если под ногой сильнее пружинит – дальше пути нет, нужно обходить. А ты прёшь напролом, как ширококолёсный болотоход!
– Виноват, исправлюсь! – каялся Тапри, но исправиться как раз и не получалось. Под ногами пружинило постоянно, и уловить ту эфемерную грань, что отделяла норму от признака опасности, он был не в состоянии. Невозможно в один день усвоить науку, постигаемую годами.
– Короче, иди за нами след в след, – велели ему. Он так и делал. Но постепенно, незаметно, какая-то неведомая сила тянула его в бок, заставляла уклоняться в сторону – наваждение, да и только. Он уже сбился со счёта, сколько раз ему приходилось замирать на месте, затаив дыхание, боясь пошевелиться, и зачарованно наблюдать, как из-под треснувшей коры, с виду надежной, будто сама твердь, вдруг начинает сочиться чёрная жижа, как медленно, но неотвратимо, погружаются в неё подошвы сапог… А дальше всё разрешалось благополучно. Один из спутников – кто оказывался ближе – брал его за руку и рывком возвращал на безопасное место. Окаянный пришелец – ему самому и топь была нипочём! – проделывал всю процедуру молча, но смотрел так выразительно, будто хотел сказать: «навязали идиотика на мою голову!» Становилось стыдно до слёз. Господин Верховный цергард был снисходительнее. Правда, он не молчал, он ругался по-всякому, но получалось у него не обидно – как-то по-родственному, с искренним участием. Тапри было приятнее, когда его выуживал именно он.
Они двигались параллельным курсом вдоль дороги, шагах в трёхстах от насыпи. Идти верхом было рискованно – запретная зона, монах ты, или нет, лишний раз «отсвечивать» ни к чему – так сказало начальство. Навстречу то и дело попадались транспорты с ранеными, от города к передовой шли колонны бронетехники и тягачей с боеприпасами. Цергард Эйнер всегда первым улавливал их приближение, не по звуку даже, по еле ощутимому колебанию субстрата. Тогда все трое ложились ничком, натянув на голову специально заляпанные чёрной грязью рясы, и изображали из себя рельеф местности.
Лежать неподвижно, пережидая, пока проедут, приходилось подолгу. К счастью, расстояние позволяло переговариваться в открытую, скучно не было, поэтому агард даже радовался частым привалам. Его ноги быстро уставали, будучи непривычны к переходам столь дальним. По крайней мере, так считал сам Тапри; но если бы он спросил мнение доктора Гвейрана, тот объяснил бы, что утомление вызвано не столько отсутствием необходимой тренировки, сколько общей слабостью организма, хроническим недоеданием и врождённым малокровием. И Тапри это непременно задело бы, ведь он-то считал себя здоровым и сильным, так и в военном билете было записано: «годен к строевой». Но, положа руку на сердце, он вынужден был признать: новая, походная жизнь пока не доставляла ему особого удовольствия.
75 
