Особенно,... 
71 
Но тут вдруг появляешься ты, весь такой трагически-романтический, изысканно-аристократический и вместе с тем опасно-брутальный, пропахший кровью и смертью. И акции бедняжки Огастеса стремительно летят вниз. Как, по-твоему, он должен это воспринимать?
– Я – брутальный?! – приятно удивился Веттели. – В самом деле?
– Ну… – фея отлетела на пару футов, оглядела его критически. – Скажем так. По сравнению с Огастесом Гаффином брутальный даже ты.
– Ах, да не слушай ты её! – воскликнула Эмили. – Брутальный, не брутальный – какая разница! Мне ты нравишься таким, какой есть. А на остальную часть Гринторпа ты, надеюсь, не претендуешь?
– Не претендую! – Веттели сделал рукой в воздухе некий жест, призванный продемонстрировать широту его трагически-аристократической натуры. – Я оставляю её Огастесу Гаффину, так ему и предайте при случае.
Фея сердито фыркнула.
– Тебе бы только насмешничать, а бедный юноша в самом деле жестоко страдает. Так и знала, что ты ничего не поймёшь! Не стоило и разговор начинать.
– Нет, почему же! – возразил Веттели, стараясь казаться серьёзным. – Я понял, что своим существованием уязвляю ранимую душу Огастеса Гаффина. Очень, очень жаль. Впрочем, если настоящий убийца не будет найден, у Огастеса есть все шансы навсегда избавиться от моего общества.
– Хочешь сказать, тебя повесят? – фея Гвиневра любила называть вещи своими именами.
Эмили изменилась в лице, хлопнула ладонью по столу.
– Всё! Ни слова больше! Никто никого не повесит, прах побери! Если эта эльчестерская ищейка уродилась клиническим идиотом, мы должны сами выследить и прикончить убийцу, чтоб кобели нагадили на его поганую могилу!
– Фью-ю! – присвистнула фея саркастически. – Вот это речь настоящей леди, тут уж не придерёшься! Твоя бабушка может тобой гордиться! Так ей и передам при встрече. Где она у тебя живёт? В Ицене?
– Не вздумай!!! – кажется, Эмили испугалась не на шутку. Что ж, основания у неё имелись: от не в меру активной и деятельной феи можно было ждать чего угодно, в том числе, визита в Ицен. – Моя бедная бабушка до сих пор пребывает в счастливой уверенности, что «бука» – это самое страшное из известных мне бранных слов. И не надо лишать её иллюзий!
– Ладно, – великодушно согласилась Гвиневра. – Бабушка твоя, тебе видней. А как мы станем разыскивать преступника? Лично я не умею, мне прежде не приходилось. Представьте, какая странность: среди нас, фей, никогда не бывает убийц!
И чего тут странного? Лично ему, Норберту Веттели, было бы гораздо сложнее представить себе фею-убийцу, нежели отсутствие таковой.
А ответить Гвиневре он не успел, и разговор остался незаконченным.
Пришла мисс Брэннстоун с маленьким, странно замшелым бочонком – казалось, он веками лежал в сыром погребе и насквозь проплесневел. Что-то не хотелось из него ничего пить, пусть даже настоящий волькширский эль.
– Не удивляйтесь, – ведьма поймала их недоумённые взгляды. – Он только снаружи кажется страшным, так и должно быть. Зато эль в нём хранится долгие годы, не прокисает даже в тепле. Гоблины – большие мастера по части бытовой магии, этого у них не отнять.
– Я слышала, они добавляют в свой эль жуков, – заметила фея со знанием дела. – Наливай!
– Не добавляют. Жуки сами падают туда, с дивной избирательностью. [10]
…С жуками или без оных, но эль был великолепен. На просвет – как тёмный янтарь. На вкус – отдавал дубом и черносливом, а не рыжим ядом божьих коровок и не случайно съеденным в малиннике клопом, как ожидал Веттели, наслушавшийся разговоров феи с ведьмой.
Они попивали его медленно, закусывали тонкими ломтиками сыра и хрустящими солоноватыми галетами, они никуда не спешили, хотя было далеко заполночь, и в окно сердито заглядывала ущербная луна. Сидели на кровати, по-восточному поджав ноги, укрывшись одним пледом на троих. Импровизированным столиком служил стул, на нём же примостилась фея – сидела верхом на упаковке из-под галет, и машинально ковыряла пальчиком брусок сыра, но это никому не мешало. Об ужасных событиях последних дней больше не вспоминали, разговор шёл о разных милых пустяках, на душе было уютно и мирно, и Веттели сам не заметил, как задремал, привалившись к стене…
Проснулся он только утром, по звонку. Обнаружил себя раздетым в меру приличия, уложенным подобающим образом и заботливо укрытым пледом. Рядом, на подушке, свернувшись калачиком, дрыхла фея, тонко свистела носом. От вчерашней вечеринки в комнате не осталось и следа, будто её и не было. Когда Эмили с Агатой успели прибраться? Когда они ушли? Как он ложился спать? Веттели решительно ничего не помнил. С ума сойти! Неужели он умудрился так напиться всего-то парой кружек эля? Вот стыд! Или это волькширский эль оказался особенно забористым, хуже неразбавленного виски? Всё равно – стыд! Что о нём будет думать Эмили?!
71 
