Особенно,... 
31 
За слюдяным окном, забранным, как и все окна этого мира, прочной кованой решеткой, по-осеннему быстро темнело. Единственная свеча освещала комнату неверным, дрожащим светом, заботливо скрывающим бедность и грязь их временного пристанища. Было тепло и уютно, как в доме родном. Пахло снедью, сохлой травой и, совсем немного, плесенью. В голове ласково шумело вино, употребленное без излишеств, исключительно «для согрева». Натруженные седлами зады блаженствовали на свежей соломе матрасов. Правда она, солома эта, здорово кололась, но Кьетт уверял, что это только с непривычки, и вообще, скоро обомнется.
— А ты откуда знаешь? Неужели в твоем мире тоже спят на соломе? Знаешь, он представлялся мне несколько более цивилизованным. Академия, потенциалы, сосиски…
— Просто у нас война, забыл? — обиженно напомнил Кьетт и тему счел исчерпанной.
Наверное, они все переутомились за день, потому что сон не шел. Лежали, ворочаясь с боку на бок, таращились в потолок, низкий, дощатый, потемневший от времени и сырости. Вдруг одолела ностальгия, потянуло на разговоры. Каждый хвалил свой мир.
Иван, неожиданно для себя самого, впал в ура-патриотизм, принялся описывать красоты столицы, к коим прежде был довольно равнодушен, а также достижения отечественной (под «отечеством» в данном случае разумелся весь наш мир) науки и техники, от автомобилей и полета первого человека в космос до мобильной связи и скайпа.
Болимс Влек, будучи натурой чувствительной, говорил больше о природе, как то: буковые рощи, вересковые пустоши, гремучие водопады, утренние туманы и капли утренней росы на кончиках листов болотного ириса. Все это у него гармонично сочеталось с повторными слушаниями, апелляциями, материалами дел и прочей юридической премудростью, чрезвычайно увлекательной с его точки зрения. Еще он пытался читать стихи, удивительно напоминающие по звучанию кваканье жаб, но смысл чужой рифмованной речи, в отличие от прозаической, слушатели почему-то воспринимать не могли.
Кьетт Краввер вспоминал чудесные тихие рассветы после ночных магических атак, трофейные полевые кухни, маркитантские обозы, зимние квартиры в прифронтовых городках и удивительные огнеупорные щиты, по которым «хоть десять драконов разом будут жарить — даже края не оплавятся».
При этом каждый из троих решительно не понимал, чего такого замечательного находят собеседники в собственных мирах и почему не хотят понять, что его-то мир гораздо лучше. Ну разве что Кьетт делал некоторое снисхождение: «Вот если бы еще не было войны…»
Постепенно усталость начинала брать свое, разговор становился вялым, собеседники позевывали…
И вдруг что-то большое, черное, крылатое впечаталось с разгону в оконную решетку, сокрушив своим телом тонкую слюду. Длинная, покрытая гладкой черной шерстью рука с пятипалой, почти человеческой кистью протянулась сквозь прутья. Желтые когти яростно рвали воздух.
В мгновение ока снурл оказался под кроватью. Иван вскочил, шарахнулся к дальней стене. Только Кьетт не потерял присутствия духа. Сначала выругался: «Вот зараза, теперь из окна будет дуть!» — потом взял дареный графский меч и одним молниеносным движением отхватил страшную руку по самое плечо. Она конвульсивно задергалась на полу, пальцы комкали дерюжный половик, моментально пропитавшийся кровью. Искалеченная тварь жутко взвыла и умчалась в ночь на огромных серых крылах.
В дверь робко постучали:
— Не у вас ли шум, милостивые господа? — На пороге появилась фигура хозяина в одних подштанниках и смешном ночном колпаке. Волосатые ноги украшали растоптанные пантуфли с помпонами, похоже, бабьи второпях нацепил.
— У нас. Вот! — Нолькр указал пальцем на «трофей». — Нельзя ли это куда-нибудь того… А то неприятно.
— Сей минут будет убрано! — понимающе кивнул трактирщик. Ни удивленным, ни напуганным он не казался. — После бури они часто налетают…
Через минуту явился работник, тоже в подштанниках, с рукавицей и мешком. Руку сгреб, окровавленный половик туда же, окно заботливо законопатил матрасом с четвертой, свободной кровати и, насвистывая себе под нос что-то бесшабашное, удалился.
Только тогда Болимс Влек, кряхтя и охая, покинул свое убежище, а Иван, едва справившись с собственным голосом, прохрипел:
— Это что за хр…
— Фу! — укорил Кьетт. — Как не стыдно, в приличном-то обществе и такие слова! А еще некромант! Руза это была. Всего-навсего.
31 
