И теперь она чувствовала глубокий стыд оттого, что всегда смотрела свысока на происхождение Микаела. И уж конечно, она морщила нос при упоминании о зажиточной, но скромной Липовой аллее, думая при этом, что уж лучше было бы ему происходить из соседнего Гростенсхольма.
Да, нелегко приходилось теперь жене Микаела. А могло было быть еще труднее.
Анетта не покидала Микаела. Ее с трудом уговаривали пойти поесть. Иногда она засыпала в его комнате, просидев на стуле всю ночь.
Через день она встретилась с Домиником. Мальчику по-прежнему говорили, что его отец серьезно болен. Он был настолько удручен и подавлен, что Анетте пришлось сказать ему, что дело идет на поправку.
Время от времени Никласу позволяли пойти погулять с другими детьми, но Анетта хотела, чтобы он все время находился возле Микаела, хотя мальчик иногда и капризничал.
На утро третьего дня к Анетте присоединилась Сесилия, они стали по очереди нести вахту. Маттиас, конечно, заходил много раз на день, ведь именно он отвечал за жизнь Микаела.
— Как твое самочувствие? — по-дружески спросила Сесилия. — Ты, наверное, смертельно устала?
Анетта села рядом с ней, благодарная за сочувствие.
— У меня не было времени подумать об этом.
Ей нравилось общество Сесилии. И не только потому, что та была маркграфиней, а прежде всего потому, что Анетте была приятна ее обходительность, привлекательность и искренность.
Однако в тот день она оказалась куда более откровенной, чем того желала Анетта, и не такой обходительной, как обычно.
— Если бы только он доверился мне! — сказала Анетта.
Сесилия пристально посмотрела на нее.
— Ты давала ему знать, что хочешь помочь ему? Не было ли скорее наоборот? Не старалась ли ты держаться подальше от его меланхолии? Ты же понимаешь, он сделал это отчасти из-за тебя. Чтобы ты стала свободной и могла выйти замуж за другого.
Эти слова острием вонзились в сердце Анетты.
— Но это неправда! Я ведь люблю Микаела!
Как чудесно было произнести эти слова! Она никогда не осмеливалась высказывать нечто подобное в адрес того рослого, совершенно чужого мужчины, каким был для нее муж.
— Почему же, в таком случае, он не знал об этом? Почему он был таким одиноким, что даже ни разу не осмелился довериться своей жене?
— Я не знаю, — всхлипнула Анетта. — Мне так хотелось сказать ему об этом, но я не могла. Не имела права.
— Кто же запрещал тебе делать это?
— Церковь.
— Когда это церковь запрещала говорить о любви?
«Анетта, — думал в это время Микаел, — дорогая Анетта, я могу выслушать тебя. Я могу выслушать все, что ты скажешь, но я не могу принуждать тебя к этому. Я не пошевелю даже пальцем».
— Церковь говорит об этом, — сказала Анетта, — моя мать…
— Ага! Вот где собака зарыта! И что же сказала твоя мать?
— Она сказала… Нет, я не могу об этом говорить!
— Мне кажется, ты должна это сделать, — спокойно и немного печально сказала Сесилия. — Дорогая девочка, более неподходящую жену Микаел вряд ли нашел бы себе! Микаел такой чувствительный и так страдает из-за этого. Он такой ранимый, такой чуткий к настроению других, такой внимательный….
Анетта закрыла руками лицо.
Сесилия же была неумолима. Этот неприятный разговор должен был помочь девушке проснуться.
— Как, собственно, ты представляешь себе свой супружеский долг?
— Я никогда не отказывала ему…
— Ты могла бы и отказать, хотя Микаел и чувствителен к этому. Но что ты дала ему? Видишь ли, Анетта, любить значит отдаваться без оглядки.
«Тетя Сесилия, не будьте такой строгой, — думал Микаел. — Она не способна на это».
— Я так не могу, — прошептала Анетта. — Мать рассказывала мне, какие мужчины гадкие.
— И что же она говорила о них?
— Что они… свиньи. Скоты. Что они соблазняют и совращают, и что этого я не должна допускать. Что мы, женщины, вынуждены отдаваться им, чтобы иметь детей, но помимо этого мы не обязаны потакать их желаниям.
Сесилия молча слушала ее.
— Это твои слова или слова твоей матери? — произнесла она наконец.
— Моя мать всегда так говорила. Всегда-всегда! Она была очень властной женщиной, она знала все, все умела, и все приходили к ней за советом. Ей можно было верить. То, что она говорила, всегда было правдой.