9

В Норвегии, в Гростенсхольме, мужчины рубили лес. Здесь собралось три поколения Линдов из рода Людей Льда: Андреас со своим отцом Брандом и дедом Аре. Из поместий Гростенсхольм и Элистранд приехали Таральд и Калеб, а также множество парней из всех трех усадеб. Это были последние заготовки на зиму, которая была уже не за горами.

Снег еще не выпал, лошадям приходилось трудно. Но деревья валить надо было, и мужчины напрягали все силы.

Посмотрев на огромную ель, готовую вот-вот упасть, Андреас сказал:

— Ель повернулась, и одному Богу известно, в какую сторону она упадет.

— Она сделала почти полный оборот, — кивнул Таральд. — Все зависит теперь от того, в каком месте она закреплена…

Некоторое время все вместе обдумывали дело и после обстоятельного обсуждения решили, что знают, где нужно подрубать.

Удары топора гулко отдавались в лесу. На миг все замолчали. Кое-кто стал осматривать другие ели, готовые упасть.

В ход пошла большая пила, потом мужчины опять взялись за топоры. Ель была густой и кряжистой, она прожила много трудных зим.

Вдруг один из парней крикнул:

— Эй, она пошла!

— Уже?

— В другом направлении!

— Смотрите! Смотрите, черт…

— Отец! — закричал Бранд. — Смотри же! Отойди!

Таральд бросился к Аре, который, по-стариковски медленно реагируя на все, пытался разобраться, что к чему.

Все бросились на выручку старику, но только Таральд оказался поблизости.

— Отец! Отец! — кричал Бранд, со страхом глядя на него. — О, Господи! Нет, Боже мой…

Дерево упало. После ужасного треска наступила мертвая тишина.

— Помилуй, Господи… — прошептал Калеб.

Доминик издали заметил его, играя в саду с собакой.

— Папа! Папа приехал, Тролль! — закричал он.

Соскочив с коня, Микаел обнял обоих. Он был так рад! Эти два маленьких, прекрасных существа ждали его, радовались его приезду! Большего Микаел не смог бы вынести, ему и так чуть не стало плохо.

Он не был совершенно одинок в этой жизни. Его существование кого-то радовало.

И снова его поразил золотистый отсвет в глазах сына. Мальчик обнял его за шею, горячо дыша ему в щеку — и к горлу у него подступило что-то теплое, чудесное.

В следующий момент прыгающая от волнения собака повалила обоих на землю — и все превратилось в веселую, беспорядочную возню.

На ступенях стояла Анетта. Микаел с виноватым видом отряхнулся.

Улыбка ее была испуганной, застывшей.

— Добро пожаловать домой, дорогой!

Доминик выжидающе смотрел на них, и они оба заметили это. И Микаел наклонился и поцеловал ее руки. По рукам ее прошла легкая дрожь, и он, с его ранимостью, огорчился.

По ее глазам он прочитал, что ее пугает его внешность. Он и сам знал об этом, недавно посмотревшись в зеркало: вид у него был совершенно изможденный. В глазах больше не было жизни, не было никакого желания жить. В них была только боль, безымянная, непонятная боль.

На этот раз Анетта не говорила о военной славе.

— Там было отвратительно?

— Опустошающе мерзко! И совершенно бессмысленно!

— Мы многого добились.

— Разве? — без всякого выражения произнес он.

— И ты вернулся домой. Мы так благодарны за это Господу.

Микаел сбросил с плеч накидку.

  50