17 
— И гора тоже?
— Гора тоже исчезла. Прошли века. Рыцари начали объединяться в ордены, и многие из них пытались найти священный сосуд. Было известно, что его найдет только тот, кто чист сердцем и помыслами, кто целомудрен, самоотвержен и творит добро. Рыцари, которые стремились найти Грааль, называли себя рыцарями Грааля и хотели охранять его. Самыми известными из них были король Артур и его паладины, рыцари Круглого стола. Их звали Персеваль, Гавей, Ланселот, Тристрам…
— Тристрам? Как это похоже на Тристан…
— А это одно и то же имя, — улыбнулась Хильдегард. — Но Ланселот, на которого возлагались самые большие надежды, влюбился в жену короля Артура и уже не мог принимать участия в поисках Грааля. Гору Монтсалвейдж и святой Грааль нашел сын Ланселота, его звали Галахад, он оказался самым непорочным из рыцарей.
Хильдегард замолчала.
— И что с ним было дальше? — спросила Марина.
— С кем? С Галахадом? Он исчез. Вместе с горой Монтсалвейдж и священным сосудом. И никто уже больше их не видел. Прости, пожалуйста, мне надо выйти.
Она вышла, чтобы справить нужду.
— И больше уже никто не находил Грааль? — спросила Марина, когда Хильдегард вернулась.
— В другом предании рассказывается, что его нашел Персеваль. И Гавей. Поэтому историю о Граале так трудно рассказывать. Бытуют разные варианты этой давней истории. Сын Персеваля Лоэнгрин тоже был рыцарем Грааля.
— А Тристан? Он не нашел Грааль?
— Нет, он влюбился в Изольду, невесту короля Марка, и уже не мог принимать участия в поисках, — с задумчивой улыбкой ответила Хильдегард.
— И все это правда?
— Кто знает. Но крепость короля Артура по-прежнему существует. Она называется Тинтагель, ее руины находятся на западном побережье Англии. Так говорил мой отец. Стало быть, доля правды в этих преданиях все-таки есть.
Они помолчали.
— Как бы мне хотелось, чтобы и теперь были рыцари! — вздохнула Марина.
— К сожалению, рыцарство выродилось. Потом остались только рыцари-разбойники, но в них не было ничего благородного, это я знаю точно. Впрочем, при дворе короля Кристиана один рыцарь все-таки есть!
— Да, и я его знаю, — тихо сказала Марина.
Хильдегард была занята своими мыслями и не обратила внимания на ее слова.
Неожиданно Хильдегард вскочила:
— Ничего не понимаю, — пробормотала она. — Что он со мной сделал?
— Кто? — недоуменно спросила Марина.
— Видимо, это все отвар. Мне опять надо выйти.
— А про кого ты говорила?
Хильдегард остановилась в дверях маленькой комнатки, примыкавшей к ее спальне. Ей показалось, что она невольно сказала слишком много.
— Я имела в виду повара, — быстро сказала она. — Он приготовил мне растительный чай по моей просьбе, и этот чай оказал на меня странное действие.
Пока она отсутствовала, Марина играла со своим ключом. Она гладила его, прижимала то к губам, то к груди, и на губах у нее блуждала счастливая улыбка. Она обрела свободу! И ей не пришлось ничего никому рассказывать.
Хильдегард с надеждой наблюдала, как под действием отвара, приготовленного Тристаном, отеки спадают, и меняется ее внешность, а тем временем с Мариной приключилась беда.
Тристан на неделю уехал к себе в Габриэльсхюс. Герцог Йохум, уже не таясь, уехал куда-то со своей фрекен Лотти. Хильдегард все время проводила с Мариной, радуясь тому, что с каждым днем становится все стройнее. Но по ночам ей, как и раньше, требовался отдых. Одно дело избавиться от водянки, и совсем другое — победить причину болезни, которая медленно подтачивала ее силы. По вечерам она от усталости еле двигалась.
Марина не досаждала матери и больше не просила разрешения остаться на ночь в ее спальне. Теперь у нее был ключ! Как только ее камеристка выпивала последнюю рюмку и погружалась в забытье, Марина поворачивала два раза ключ в замочной скважине и наслаждалась одиночеством.
Несколько раз она слышала, как граф Рюккельберг пытался открыть ее дверь. Он дергал ручку. Что-то шептал. Но она лежала, затаившись, как мышка. В конце концов, он сдавался и уходил, бормоча себе под нос проклятья.
Но однажды случилось несчастье — Марина проспала. Ее разбудил стук камеристки.
Марине со слезами пришлось расстаться с ключом.
«Теперь граф придет с палачом, — думала она. — Теперь для нас с мамой нет спасения!»
17 
