Особенно,... 
52 
— Виллему, — послышался нежный голос Доминика.
— Я… я ничего не понимаю.
— Не понимаешь чего?
— Я не могу тебе сказать.
— Ты должна.
Виллему сделала движение, чтобы встать:
— Надо ехать дальше!
— Нет! Ты должна все сказать мне!
Она заколебалась:
— Можно я сначала вымоюсь? Я такая грязная, вся липкая от пота.
— Конечно! Я подожду тебя здесь. Мойся, я отвернусь.
Прежняя Виллему сказала бы: «И напрасно!». Но новая была растеряна и не могла выговорить ни слова.
Она вернулась. Доминик усадил ее рядом с собой и прикрыл ладонью руку Виллему. Та осторожно убрала свою руку.
— Ты пугаешь меня, Виллему.
— Прости, я не хотела.
— Что случилось?
— Все очень странно. Но чтобы объяснить это, надо рассказать о многом другом.
Он испуганно смотрел на нее:
— Говори, умоляю тебя.
— Ты не мог не заметить, что я вела себя достаточно вызывающе и бесстыдно, — сказала она, не поднимая глаз.
— Я так вовсе не думаю.
— Да, да. Я добивалась тебя, Доминик. Не станешь же ты это отрицать? У меня в крови горело пламя, лихорадка, которую мог погасить только ты. Я пренебрегла всем и всеми, лишь бы быть рядом с тобой.
Она помолчала. Доминик не спускал с нее глаз.
— Меня не могло остановить ничто. Это я освободила тебя из датского плена. Мне пришлось сделать то, о чем мне не хотелось бы рассказывать, но ты должен знать всю правду.
Она заметила, как он судорожно сжал в кулаке пучок травы.
— Виллему, что ты сделала? — с трудом проговорил он.
От необходимости рассказать о том случае у нее во рту появился горький привкус:
— Комендант Замка в Копенгагене… попросил меня об одной услуге…
— Нет! — выдохнул он.
— Не бойся, это не то, о чем ты думаешь. Он… он хотел только увидеть меня обнаженной.
Доминик застонал:
— И ты разрешила ему?
— Разве я могла оставить тебя у них в плену?
— Он прикасался к тебе? — беззвучно прошептал Доминик.
— Нет. Я его даже не видела. Все получилось очень легко, я вообразила, будто на меня смотришь ты.
— Господи, Виллему! И у тебя еще много таких секретов?
— Хватит и того, что я преследовала тебя, как распутная девка.
— Не говори так, это неправда! Ты честная и мужественная. Но знаешь, я все время думаю о том, что ты сказала перед сном. Почему мне следовало приберечь те слова до ночи?
Рука Виллему замерла в воздухе: она собиралась помочь жуку преодолеть последнюю часть пути. «Могу ли я быть откровенной с Домиником, — думала она. Почему он спросил об этом? Он меня провоцирует или просто глуп?»
— Не забегай вперед, — сказала она. — Мне надо признаться тебе еще кое в чем.
— Говори! — Он снова напрягся.
— Йенс… — тихо сказала она.
— Нет, Господи, нет! — прошептал он.
— Успокойся, ничего страшного не случилось. Но он разбудил во мне страсть. Вернее, ее разбудил ты, потому что я думала только о тебе.
Она быстрым движением разгребла стебли и листья, чтобы освободить дорогу жуку.
— Я осчастливила Йенса, Доминик. Он умер счастливым, и это меня радует. Но сама я горела в огне адской страсти к тебе, Доминик! А сегодня ночью… хорошо, что я сидела верхом и не могла броситься к тебе в объятия. Теперь я могу признаться, что вдруг случилось со мной…
— Что же? — спросил он, потому что она умолкла.
— Больше на моем пути не осталось никаких преград. Похоже, они необходимы мне, чтобы любить тебя. Я могу справиться с чем угодно. Вытерпеть любые лишения. Я могла бы отдаться тебе в сарае — все равно нам не суждено было принадлежать друг другу как муж и жена. Я всегда открыто и беззастенчиво выказывала свою любовь к тебе, потому что между нами стояло непреодолимое препятствие. И вот мы с тобой одни вдали от всех. А я не могу даже попытаться соблазнить тебя. Поэтому нам лучше ехать дальше!
Его пальцы тисками сжали ее запястье. Глаза горели огнем.
— Ты хочешь сказать, что больше не любишь меня? Что тебя привлекало только преодоление препятствий?
Виллему отвернулась:
— Нет, Доминик! Я хочу сказать, что мужество и смелость покинули меня. Я стала робкой, как монахиня, в твоем присутствии я бессильна и уже не верю, что ты любишь меня. Ты лишь сочувствуешь мне, тебе наскучило мое надоедливое восхищение…
52 
