37 
Она выбилась из сил. Ей хотелось только спать, спать…
Нет… Только бы не заснуть! Нужно…
Она уже не помнила, что было нужно ей сделать.
К Кристофферу пришли.
Медсестра сообщила ему, что в приемной ожидает фрекен Густавсен. Она не хочет входить, она принесла еду для своего брата и желает переговорить с доктором.
Лиза-Мерета? Здесь? Ее никогда не тянуло в больницу, она просто шарахалась от нее, говоря, что не хочет ему мешать в его работе, но иногда до Кристоффера доходили замечания о том, что она просто боится подхватить инфекцию.
Конечно, у него найдется время, чтобы поговорить с ней, раз уж она явилась сюда.
Лизу-Мерету привел в больницу страх. Она колебалась между самоуверенностью и боязнью потерять его навсегда. Последнюю мысль ей внушила мать. «В последнее время Кристоффер выглядит таким рассеянным, Лиза-Мерета. Ты уверена, что не упустила его?» «Конечно! — с негодованием ответила она. — Он просто ест из моих рук!»
Но, подумав, она поняла, что этого уже нет и в помине. Ее мать была права, он был чересчур уж рассеянным, утверждая, что мысли его занимает борьба с инфекцией в больнице, и в то же время подозрительно часто говоря о других женщинах — о двух своих «сестрах», из которых старшая не представляет собой никакой опасности, и об этой умирающей хуторянке. Из этих трех только «младшая сестра» Ванья заслуживает внимания. Но одно уже то, что он уделял внимание кому-то помимо Лизы-Мереты, было неслыханным.
Ей следует немного натянуть вожжи.
Он намекал на то, что она ревнива. Ревнива? Она? Смехотворная мысль! Это он должен быть ревнив! И у него должны быть на это причины.
Поэтому она встретила его в приемном отделении больницы сияющей улыбкой и долгим рукопожатием. (Ой, только бы не думать теперь о бактериях! Он так не любит, когда ему дают это понять.)
— Привет, мой дружок! Как дела? — сказал он.
— Мне… хотелось бы поговорить с тобой.
— Пойдем в контору, там как раз никого нет.
Она упрямо стояла в дверях, и ему пришлось уверить ее, что туда никогда не заходят пациенты.
Но в голосе его Лиза-Мерета уловила оттенок раздражения. Ей следовало вести себя осторожнее.
— Дорогой, — начала она, когда они сели рядом на скамью и она схватила его за руку. — Дорогой, я получила приглашение, и я не знаю, как мне поступить…
— Что за приглашение? — без особого интереса спросил он, дружелюбно глядя на нее.
— Один мой старый школьный товарищ пригласил меня на праздник в Гьевик. Я, разумеется, ответила бы согласием, если бы…
Она сделала искусственную паузу.
В его «Если бы что?» прозвучало сожаление. Час от часу не легче.
— Если бы там не было одного из моих прежних поклонников.
— Ну и что такого? — с оскорбительным равнодушием произнес Кристоффер. — Ты можешь просто ему сказать, что через несколько месяцев выходишь замуж.
— И ты думаешь, он этим удовлетворится? Он был безумно влюблен в меня.
— Хорошо, тогда оставайся дома!
— Это будет некрасиво с моей стороны, остальным это не понравится.
— Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?
Что это еще за глупости? Он отвечает не по плану!
— Нет, ведь ты теперь так занят, — испуганно ответила она, потому что никто не звал ее ни в какой Гьевик. И она продолжала упавшим голосом: — Скорее всего я поеду. Хотя из этого ничего хорошего может и не получится. Дело в том, что он такой привлекательный…
Не существовало и этого страстного поклонника. Но Кристофферу было мучительно слышать об этом.
Пожав ее руку, он сказал:
— Поезжай, моя девочка! Но не заглядывай слишком глубоко в глаза смазливым кавалерам!
Неужели он совсем бесчувственный? Она-то ожидала, что он придет в ярость и не захочет ее отпускать. Что же ей теперь делать? Ехать одной в Гьевик? Но ей там совершенно нечего делать!
— Ты же знаешь, ты для меня — все, Кристоффер.
— И ты для меня.
— Лучшей жены, чем я, тебе не найти, Кристоффер…
Она посмотрела на него бархатным взглядом, села поближе, погладила его шею под воротничком халата.
— Кристоффер, мои родители уезжают в среду. Ты придешь?
Он не знал, что ответить, у него голова шла кругом от ее близости, ее изысканных духов и многообещающих слов.
— Мы могли бы… попробовать… как это будет… когда мы… поженимся, — пролепетала она.
37 
