24 
Когда она внезапно заговорила, он обнаружил, что давно уже сидит и смотрит на нее.
— Я не могу много говорить. Расскажи о… себе… Кристоффер.
— О себе? — со смущенной улыбкой спросил он. Он к этому не привык, он всегда сам слушал других. — О, мне особенно нечего рассказывать. Я очень счастливый человек.
— Я это знаю, — прошептала она, по-прежнему не открывая глаз. — Я видела это по твоим глазам, в них всегда светится… жажда жизни.
«Если бы я мог дать тебе хоть немного этой жажды жизни», — подумал он.
— Да, у меня есть все, что я хочу, — сказал он. — Милые, добрые родители, прекрасные родственники…
Ему не хотелось говорить о Лизе-Мерете. В этом не было необходимости, и это вряд ли обрадовало бы Марит.
— У тебя есть братья или сестры?
— Родных нет. Но я вырос вместе с двумя моими родственницами, которых считаю старшей и младшей сестрой. Обе они такие прекрасные люди. В особенности моя старшая сестра, которую зовут Бенедикта.
— Красивое имя, — снова сказала Марит.
— Да. Несколько лет назад с Бенедиктой произошло несчастье. Теперь она воспитывает сына, которого все мы обожаем.
— Бедная Бенедикта, — прошептала Марит. — Люди такие безжалостные.
— Да, это так. Но теперь Бенедикта спокойна и счастлива. Ты не представляешь себе, какая она сильная!
Она наморщила лоб, и он тут же пояснил:
— Душевно сильная, я имею в виду. Все питают к ней такое доверие.
— Ты тоже душевно сильный, Кристоффер.
— Неужели? — радостно спросил он. — А я об этом не знал. Иногда я казался самому себе таким ненадежным…
— Просто ты очень ответственный человек.
—Да.
Но дело здесь было не только в ответственности. Он знал, что бывал ненадежным, когда дело касалось Лизы-Мереты, хотя он и любил ее.
Внезапно он обнаружил, что Марит погрузилась в глубокое забытье. Несколько раз он назвал ее по имени, но она не реагировала. Тогда он погладил ее по влажным волосам и вышел.
Он был так опечален, что не заметил, куда шел, и ему пришлось возвращаться назад, к нужному ему корпусу.
«Кто, собственно говоря, решает, кому жить, а кому умереть до срока?» — в бессилии думал он.
Он пришел к мысли о том, что никто не должен принимать таких решений во имя порядочности и человечности.
Чтобы хоть немного утешиться в своей печали, он направился этим вечером в дом Лизы-Мереты. Уже несколько дней у него не было времени для встречи с ней, так что у нее были все основания считать себя брошенной.
Открыв дверь, она отпрянула назад.
— И ты пришел? Но как ты осмелился? Он был удивлен.
— Почему я вдруг не должен был осмелиться?
— Надеюсь, у тебя хватило здравого ума, чтобы… Ты хорошо помылся? Ты продезинфицировал свою одежду? Потупив взор, он ответил:
— Конечно! Я прямо из ванной, и моя одежда чистая и свежевыглаженная. Как всегда, когда я прихожу из больницы, ты же знаешь.
Лиза-Мерета колебалась.
— Ну, хорошо, входи! Но только ненадолго, мы с мамой нарезаем полотенца для хрусталя и фарфора.
Ее мать, на редкость ухоженная дама, вышла в гостиную.
— А, это Кристоффер. Как обстоят дела у нашего дорогого мальчика?
— У Бернта? Сравнительно неплохо. У него хорошая сопротивляемость.
— Почему ты говоришь так о нем? — тут же спросила Лиза-Мерета.
— Потому что другие переносят инфекцию не так хорошо, как он, — ответил Кристоффер, неизвестно почему чувствуя раздражение. — Люди гибнут…
— Значит, болезнь все-таки смертельная? — спросила Лиза-Мерета, и ее вопрос прозвучал, как удар кнута.
— Только для тех, у кого нет никаких сил сопротивляемости, — ответил Кристоффер, внезапно ощутив невыносимую печаль.
— Но Бернт выкарабкается? — спросила мать. — Приятно об этом слышать! Я хотела навестить его, но боюсь распространить заразу дальше…
«Неужели?.. — подумал Кристоффер и пошел вслед за Лизой-Меретой в ее комнату. — Здесь говорит скорее чувство самосохранения».
— Я хочу показать тебе, что я уже приготовила, — деловито сказала Лиза-Мерета, когда они вошли в ее элегантную комнату, в которой преобладали белый и голубой цвета (прекрасное обрамление для ее золотисто-смуглой кожи).
— Нет, ты с ума сошел, ты не должен целовать меня сейчас! Взгляни, разве это не обворожительно?
24 
