Последние отзывы

  46  

Затем наступила тишина. Лишь Агата жалобно всхлипывала на асфальте, готовая разрыдаться уже по-настоящему.

А мы все стояли, не способные двинуться с места, парализованные видом смерти, страшась подойти и посмотреть на то, что лежит там, за застывшей машиной и перепуганной Агатой, и поэтому мы просто заплакали и запричитали, отец вместе с нами, и каждый, должно быть, молился, чтобы самого страшного не случилось… Нет, нет, только не это!..

Агата подняла голову, и ее лицо было лицом человека, который знал, предвидел, но теперь отказывается верить и не хочет больше жить. Ее взгляд отыскал и нашел распростертое женское тело, и слезы брызнули из глаз. Агата зажмурилась, закрыла лицо руками и в отчаянии снова упала на асфальт, чтобы рыдать и рыдать…

Наконец я заставил себя сделать шаг, потом другой, затем пять коротких, похожих на прыжки шагов, и, когда я наконец был рядом и увидел ее, сжавшуюся в комочек, упрятавшую голову так далеко, что рыдания доносились откуда-то из глубины ее съежившегося тела, я вдруг испугался, что не дозовусь ее, что она никогда не вернется к нам, как бы я ни молил ее, ни просил и ни грозился. Далекая от нас, поглощенная своим неутешным горем, Агата лишь продолжала бессвязно повторить: «… Ложь, все ложь! Как я говорила… и та и другая… только обман!»

Я опустился на колени, бережно обнял ее так, словно собирал воедино, хотя глаза видели, что она целехонька, но руки говорили другое. Я остался с Агатой, обнимал и гладил ее и плакал вместе с ней, потому что не было никакого смысла помогать Бабушке. Подошел отец, постоял над нами и сам опустился на колени. Это было прямо на мостовой, и какое счастье, что больше не было машин.

— Кто «другая», Агата, кто? — спрашивал я.

— Та, мертвая! — наконец почти выкрикнула она.

— Ты говоришь о маме?

— О, мама! — простонала она, вся дрожа и сжавшись еще больше, совсем похожая на младенца. — Мама умерла, мама! Бабушка тоже, она ведь обещала всегда любить, всегда-всегда, обещала быть другой, а теперь посмотри, посмотри… Я ненавижу ее, ненавижу маму, ненавижу их всех… ненавижу!..

— Конечно, — вдруг раздался голос. — Ведь это так естественно, иначе и быть не могло. Как же я г. лупа, что не поняла этого сразу.

Голос был такой знакомый. Мы не поверили своим ушам.

Вздрогнув, мы обернулись.

Агата, еще не смея верить, чуть приоткрыла глаза, потом широко распахнула их, заморгала, приподнялась и застыла в этой позе.

— Какая же я глупая! — продолжала Бабушка. Она стояла рядом и смотрела на нашу семейную группу, видела наши застывшие лица и внезапное пробуждение.

— Бабушка!

Она стояла, возвышаясь над нами, коленопреклоненными, плачущими, убитыми горем. А мы все еще боялись поверить своим глазам.

— Ты ведь умерла! — наконец не выдержала Агата. — Эта машина…

— Она ударила меня, это верно, — спокойно сказала Бабушка, — и я даже несколько раз перевернулась в воздухе, затем упала на землю. Вот это был удар! Я даже испугалась, что разъединятся контакты, если правильно назвать испугом то, что я почувствовала. Но потом я поднялась, села, встряхнулась как следует, и все отлетевшие молекулы моей печатной схемы встали на места, и вот, небьющаяся и неломающаяся, я снова с вами, не так ли?

— Я думала, что ты уже… — промолвила Агата.

— Да, это случилось бы со всяким другим. Еще бы, если бы его так ударили, да еще швырнули вверх, — сказала Бабушка. — Но только не со мной, дорогая девочка. Теперь я понимаю, почему ты боялась и не верила мне. Ты не знала, какая я. А у меня не было возможности доказать тебе свою необыкновенную живучесть. Как это было глупо с моей стороны не предвидеть этого. Я давно должна была бы успокоить тебя. Подожди. — Она порылась где-то в своей памяти, ища нужную ленту, видимую только ей одной, и прочла все то, что там было записано еще в незапамятные времена. — Вот, слушай. Это из книги о воспитании детей. Она написана одной женщиной, и совсем недавно кое-кто даже смеялся над ее советом родителям: «Дети простят вам любую оплошность и ошибку, но помните: они никогда не простят вам вашей смерти».

— Не простят, — тихо произнес кто-то из нас.

— Разве могут дети понять, почему вы вдруг ушли? Только что были здесь, а потом вдруг ушли и не вернулись, не сказав ни слова, не объяснив, не попросив прощенья, не оставив даже крохотной записки, ничего.

— Не могут, — согласился я.

— Вот так-то, — сказала Бабушка, присоединясь к нашей маленькой группе и тоже встав на колени возле Агаты, которая уже не лежала, а сидела, и снова слезы ручьем текли по ее щекам, но не те слезы, в которых тонет горе, а те, что смывают последние его следы.

  46