Особенно,... 
61 
— Тогда наблюдай за этим ежиком, Ральф, всмотрись в него. Локти так, кисти эдак! Пусть говорят ножницы! Клиенты довольны. Старайся казаться вдвое занятней, чем на самом деле. Шик-шик, мальчуган, шик-шик. Этому стоит поучиться у французов! О, эти французы! Как они летают вокруг кресла, легко, на цыпочках, а острые ножницы шепчут и пощелкивают, пощелкивают и перешептываются, слышишь, Ральф?
— Да, конечно, — пробормотал я в тон перешептыванию и пощелкиванию и осекся — ветер занес в летнюю страну тонкий дальний плач, такой тоскливый, такой странный. — Снова он. Поезд. И что-то там есть, на поезде…
— Дневные поезда здесь не останавливаются.
— Но я чувствую…
— Эти волосы собрались меня удушить, Ральф…
Я смел волосы. Затем, после долгого молчания, сказал:
— Я думаю, не поменять ли мне имя.
Мистер Уйнески вздохнул. Разомлевший клиент по-прежнему не подавал признаков жизни.
— Мальчуган, с тобой сегодня что-то не так?
— Это не со мной. Просто имя — из рук вон. Только послушайте: Ральф. — Я прорычал еще раз: — Р-р-ральф.
— Да, с музыкой арфы точно не спутаешь…
— Просто какая-то шальная собака. — Я покосился на дверь. — Прости, Пес.
Мистер Уйнески глянул вниз.
— По-моему, его это совершенно не трогает.
— Ральф — это так тупо. Сегодня же поменяю.
Мистер Уйнески задумался.
— Юлия на Цезаря? Александра — на Великого?
— Да какая разница! О, мистер Уйнески, помогите мне, а? Найдите мне имя…
Пес внезапно сел. Я выронил метлу.
Вдалеке на горячий шлак железнодорожной станции медленно выползал поезд — само великолепие, сплошные пожарные сирены и движущиеся поршни, и лето на железном брюхе горит жарче, чем в окрестных полях.
— Вот он и прибыл!
— И убыл, — откликнулся мистер Уйнески.
— А вот и не убыл!
Теперь уже мистер Уйнески едва не выронил ножницы.
— Черти полосатые! Да он тормозит, этот треклятый поезд!
Мы услышали, как поезд остановился.
— Пес, сколько пассажиров сошло? Быстро!
Пес гавкнул. Мистер Уйнески беспокойно заерзал.
— Наверное, мешки е почтой…
— Нет… Это человек! Он налегке. Багажа у него совсем мало. Идет к нашему дому. Могу спорить, у бабушки будет новый постоялец. И займет он пустую комнату, как раз рядом с вашей, мистер Уйнески! Верно, Пес?
Пес залаял.
— Эта собака слишком много болтает, — с неудовольствием заметил мистер Уйнески.
— Я мигом, только гляну разок. Ну пожалуйста, мистер Уйнески!
Далекие шаги вот-вот затеряются на жарких пыльных улицах. Мистер Уйнески дрожал.
— …пошли прахом все мои надежды, — едва слышно пробормотал парикмахер и добавил печально: — Ладно, Ральф, иди.
— Только не Ральф!
— Как-там-тебя-звать… сбегай посмотри и возвращайся… с плохими вестями.
— Ой, спасибо, мистер Уйнески, спасибо!
Я побежал. Пес помчался за мной. Вдоль по улице, по аллее, задворками — и вот мы притаились в папоротниках у бабушкиного дома.
— Лежи, приятель, — шепнул я. — Приближается Событие, чем бы оно ни было!
По улице, а потом по дорожке, ведущей к дому, и дальше, по ступеням, легко, как на прогулке, шагал незнакомец. Он так помахивал тросточкой, у него был такой ковровый саквояж… и длинные, каштановые с сединой волосы, и серебристые усы, и бородка клинышком… Изысканность просто порхала вокруг него, как стая пташек.
На крыльце, среди гераней в горшках, он остановился, обернулся и принялся изучать Гринтаун.
Может быть, он слышал гудящее вдали насекомое — шум парикмахерской, где мистер Уйнески, будущий его враг, предсказывает судьбу по шишкам на головах, над которыми жужжит своей электрической машинкой. Может быть, он слышал даже, как в безлюдной библиотеке, где золотая пыль неторопливо плавает в солнечных столбах, чья-то рука быстро скользит по бумаге, шуршит, постукивает пером о дно чернильницы, зачеркивает и снова пишет… Тихая женщина роется в книгах, как большая одинокая бабочка. Ей тоже предстоит стать частью жизни незнакомца, но пока…
Пришелец снял высокую блекло-зеленую шляпу, вытер лоб и, глядя в жаркое слепое небо, проговорил:
— Привет, парень. Привет, Пес.
Мы с Псом восстали из папоротника.
61 
