— Мне плевать, что, как и почему, — возразил Филд. — Я знаю одно: Том заканчивает свою книгу! У него все тот же талант и вдохновение и есть что-то еще, что-то новое, он ищет ценностей, которые превыше Пространства и Времени. Он написал психологический этюд о женщине, которая остается на Земле, когда отважные космонавты устремляются в Неизвестность, — это прекрасно написано, правдиво и тонко; Том назвал свой этюд «День ракеты», он описал всего лишь один день самой обыкновенной провинциалки, она живет у себя в доме, как жили ее прабабки — ведет хозяйство, растит детей… невиданный расцвет науки, грохот космических ракет, а ее жизнь почти такая же, как была у женщин в каменном веке. Том правдиво, тщательно и проникновенно описал ее порывы и разочарования. Или вот еще рукопись, называется «Индейцы». Тут он пишет о марсианах: они индейцы космоса, их вытеснили и уничтожили, как в старину индейские племена — чероков, ирокезов, черноногих. Выпейте, Боултон, выпейте!
На исходе второго месяца Том Вулф возвратился на Землю. Он вернулся в пламени, как в пламени улетал, шагами исполина он пересек космос и вступил в дом Генри Уильяма Филда, в библиотеку, где на полу громоздились кипы желтой бумаги, исчерканной карандашом либо покрытой строчками машинописи; груды эти предстояло разделить на шесть частей, они составляли шедевр, созданный с невероятной быстротой, нечеловечески упорным трудом, в постоянном сознании неумолимо уходящих минут.
Том Вулф возвратился на Землю, он стоял в библиотеке Филда и смотрел на громады, рожденные его сердцем и его рукой.
— Хочешь все это прочесть, Том? — спросил старик.
Но он покачал массивной головой, широкой ладонью откинул назад гриву темных волос.
— Нет, — сказал он. — Боюсь начинать. Если начну, захочу взять все это с собой. А мне ведь нельзя это забрать домой, правда?
— Нельзя, Том.
— А очень хочется.
— Ничего не поделаешь, нельзя. В тот год ты не написал нового романа. Что написано здесь, должно здесь и остаться, что написано там, должно остаться там. Ничего нельзя изменить.
— Понимаю, — с тяжелым вздохом Вулф опустился в кресло. — Устал я. Ужасно устал. Нелегко это было. Но и здорово! Который же сегодня день?
— Шестидесятый.
— Последний?
Старик кивнул, и долгие минуты оба молчали.
— Назад, в тысяча девятьсот тридцать восьмой, на кладбище, под камень, — сказал Том Вулф, закрыв глаза. — Не хочется мне. Лучше бы я про это не знал, страшно знать такое…
Голос его замер, он уткнулся лицом в широкие ладони, да так и застыл.
Дверь отворилась. Вошел Боултон со склянкой в руках и остановился за креслом Тома Вулфа.
— Что это у вас? — спросил старик Филд.
— Давно уничтоженный вирус, — ответил Боултон. Пневмония. Очень древний и очень свирепый недуг. Когда мистер Вулф прибыл к нам, мне, разумеется, пришлось его вылечить, чтобы он мог справиться со своей работой; при нашей современной технике это было проще простого. Культуру микроба я сохранил. Теперь, когда мистер Вулф возвращается, надо будет заново привить ему пневмонию.
— А если не привить?
Том Вулф поднял голову.
— Если не привить, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году он выздоровеет.
Том Вулф встал.
— То есть как? Выздоровею, стану на ноги — там, у себя, — буду здоров и натяну могильщикам нос?
— Совершенно верно.
Том Вулф уставился на склянку, рука его судорожно дернулась.
— Ну, а если я уничтожу этот ваш вирус и не дамся вам?
— Этого никак нельзя.
— Ну… а если?
— Вы все разрушите.
— Что — все?
— Связь вещей, ход событий, жизнь, всю систему того, что есть и что было, что мы не вправе изменить. Вы не можете все это нарушить. Безусловно одно: вы должны умереть, и я обязан об этом позаботиться.
Вулф поглядел на дверь.
— А если я убегу и вернусь без вашей помощи?
— Машина Времени у нас под контролем. Вам не выйти из этого дома. Я вынужден буду силой вернуть вас сюда и сделать прививку. Я предвидел, что под конец осложнений не миновать, и сейчас внизу наготове пять человек. Стоит мне крикнуть… сами видите, это бесполезно. Ну вот, так-то лучше.
Вулф отступил, обернулся, поглядел на старика, в окно, обвел взглядом просторную комнату.