Особенно,... 
112 
Как и сама Лаура, юная затворница Тампля тоже нашла здесь покой и благотворный отдых, что пришлось очень кстати после длительных волнений и тревог. Но, главное, на заре чудного июньского дня здесь родилась Элизабет и наполнила существование женщин особенным светом. Первая улыбка белокурого ангелочка, так редко плакавшего и гулившего целыми днями в своей колыбельке, отодвинула в тень страшные дни прошлого.
В тень, но не в забвение. Каждая бережно хранила свою сердечную тайну, и принцесса, звавшаяся сейчас Софией Ботта, так и не раскрыла секрет зачатия своей дочери. Но и Лаура никогда не рассказывала о Жане де Батце, воспоминания о котором терзали ее по-прежнему.
И все же, когда ребенок мирно посапывал в колыбельке, Лауре часто виделась ночь в Базеле, где она, последовав за Марией-Терезией, так круто изменила свою жизнь. Ей все еще чудился запах дождя, мокрой земли и виделись закутанные в толстые черные накидки силуэты в масках, покидавшие дом Ребера в карете со спущенными кожаными шторками, которой правил Филипп Шарр, а рядом с ним сидел Жуан. Они понеслись в ночь галопом всей четверки лошадей, и трое пассажирок (Бина сидела впереди, сжимая в пальцах четки) замерли от страха перед этим броском в неизвестность. До самого утра никто не проронил ни слова. Лаура только сжимала, пытаясь согреть, ледяные пальцы своей подопечной, пока еще не оправившейся от сильного потрясения. Все это было похоже на настоящее театральное представление, целью которого было укрыть ее от глаз толпы и избавить от позора, когда ее положение стало бы очевидным для всех.
Они не замечали ни дороги, ни смены лошадей, и только помнились короткие остановки, глухие дворы, низкие своды комнат. Они не останавливались в гостиницах, а только в частных домах, но все же могли там освежиться, перекусить и хотя бы немного отдохнуть. В этих странных местах не было ни слуг, ни лакеев. Исключение составляли лишь Шарр и Жуан. Время как будто растянулось, и каждый новый день как две капли воды походил на предыдущий: ведь путь был нелегким, и по зимним дорогам быстро не проедешь, так что порой не выходило и лье за целый час. До определенного места ехали по два дня. Все три женщины были крайне утомлены, особенно Мария-Терезия. Сойдя в очередной раз с кареты, она увидела, как в свете ручных фонарей открываются перед ней толстые средневековые дубовые ворота с железными накладками. Вверху, над ярко раскрашенными гербами и даже еще выше, насколько хватало глаз, возвышалось грозное сооружение с неясными контурами. В ужасе она отшатнулась:
— Опять в тюрьму? О боже! Неужели мне суждено всю жизнь провести взаперти?
Со шляпой в руке подошел Филипп Шарр и поклонился со всей галантностью кавалера:
— Нет, мадам. Это ваше убежище, замок дворянина, который, как и его предки, всю жизнь служил королям Франции верой и правдой. Снаружи у дома вид довольно суровый, но внутренние его покои уютны, и вас ждет теплый прием. А ворота эти откроются по мановению вашей руки всякий раз, когда вам будет угодно.
— Где мы находимся?
— В Арговии, мадам, а название замка — Хейдег.
— У кого мы гостим?
— Помните, мадам, полковника Швейцарской гвардии, который сопровождал вас и Их Величества в Учредительное собрание в тот страшный день 10 августа 1792 года, а до этого отважно защищал Тюильри?
— Как не помнить? Полковник — барон Пфайфер, наш последний защитник перед заточением в Тампле. Как же я стала неблагодарна! Так, значит, мы у него?
— Почти у него. У его кузена, старого барона Франца-Ксавье, самого известного человека во всем могущественном Люцерне, где его сын Альфонс служит госсекретарем. Город всего в пяти лье отсюда, и в замке бароны отдыхали с семьями. Чувствуйте себя здесь, в Хейдеге, как дома, а эконом и его жена окажут вам самые высокие почести…
В это время к карете приблизилась семейная пара — они хотели поздороваться с вновь прибывшими, и Лауре при взгляде на них показалось, что они живут в XVI веке. Черное платье женщины, которому не хватало только фижм, перехватывал чеканный пояс. На нем крепилась цепь со связкой позолоченных ключей, спускавшаяся до колена. Бретельки черно-красного корсета с бархатной шнуровкой держали высокий черно-красный воротник. Широкие рукава сорочки из белого полотна, присборенные на локтях, «фонариками» топорщились на предплечьях. Густые рыжие волосы, заплетенные в косы и собранные на затылке в пучок, были перетянуты черными лентами. Золотые цепочки украшали шею этой крепкой женщины лет пятидесяти, чье широкое лицо дышало добротой и решительностью. Ее муж, седой крупный мужчина, был постарше. Он был одет в длинный красный жилет, замшевую куртку и удивительные замшевые панталоны с целым рядом разрезов с бархатными и сатиновыми вставками, — по придворной моде короля Генриха III [77]. Им обоим не хватало только крахмальных жабо для полного сходства с великолепным портретом воина, висевшего на почетном месте в большом Рыцарском зале между коллекцией оружия, знамен и щитов. На портрете был изображен великий предок Людвиг, генерал-полковник Швейцарской гвардии, тот, которого Генрих III называл «королем швейцарцев».
112 
