Итальянцы запричитали и разразились проклятиями по адресу короля Франции, предрекая ему жуткую участь.
Но Фелисия оборвала их причитания. Это уже было ни к чему. Лучше всего начать действовать. Волнения в Париже интересовали ее гораздо больше, чем похоронные речи. Если богу будет угодно, месть наступит гораздо раньше, чем кто-либо мог предположить. Она чувствовала, как оживает после долгих часов оцепенения. Между нею и Бурбонами, убившими ее брата, начиналась беспощадная война…
Тимур тоже почуял запах пороха и предложил отправиться на разведку, пока хозяйка будет приводить себя в порядок с дороги и обедать. Он исчез, даже не дождавшись ответа, – Тимур и так был уверен, что она разрешит.
А Гортензия стала расспрашивать Ливию о том, что происходило в их отсутствие. Не показывались ли возле дома разные подозрительные личности? Нет, все было спокойно. Сан-Северо, видимо, все еще находился в Нормандии, да и маркиз де Лозарг больше не появлялся. Наверное, уже узнал о том, что внука похитили, и теперь ищет ее где-то в Оверни.
В общем, новости были вовсе не плохие, и Гортензия даже намекнула, что хотела бы съездить в Сен-Манде повидать малыша.
– Мне так его не хватает! Может, зря я тогда перепугалась и уехала? – сказала она Фелисии.
– По-моему, стоит соблюдать осторожность. Лучше подождать еще немного. Если город восстанет, а я надеюсь, так и случится, трудновато будет проехать к заставе. Поверьте, Гортензия, разумнее потерпеть хоть два-три дня. Посмотрим, как будут развиваться события. Кто знает, может быть, скоро вы сможете вообще забрать сына сюда.
Около шести появился Тимур, весь взмокший, в пыли, умирающий от жажды. Зато новостей у него было полно, и обе женщины засыпали его вопросами. Слухи подтвердились: в правительстве действительно решили разрушить типографские прессы газет, которые ослушались королевских указов. На улице Ришелье собралась толпа защищать «Ле тан» и его редактора, отважного Бода. Войска очистили площадь Пале-Рояль. Впрочем, еще раньше из галерей и знаменитого сада выдворили всех гуляющих, и теперь там обосновались военные.
Идея эта была не из лучших: люди, которых прогнали с мест, где они привыкли гулять, пополнили ряды бунтовщиков. Ибо начинался настоящий бунт… На улице Сент-Оноре и на Биржевой площади уже вовсю шли бои. И еще одна достоверная новость: маршал Мармон устроил в Лувре свой штаб и оттуда руководил войсками, вызванными для защиты министров и в особенности для охраны дома премьер-министра Полиньяка. И тут допустили промах: с тысяча восемьсот четырнадцатого года французы ненавидели маршала Мармона, герцога Рагузского, которому так и не простили эссонского предательства и выдумали даже глагол «рагузить», который означал «предавать». Назначение этого маршала главнокомандующим войсками вызывало всеобщее возмущение. Родилась даже песенка, типичная песенка парижских мостовых, ее распевали повсюду на улицах:
- На белый бант ты променял трехцветный,
- И лилии ты предпочел орлам,
- А после – родину продал врагам.
- Беги ж, предатель, – грянул час заветный!
У Тимура был звучный глубокий бас, он гудел, как церковный колокол. И, наверное, с улицы его тоже было слышно, потому что вдруг ему начал вторить другой голос, повыше:
- Будь бдителен, француз,
- Еще живет Рагуз!
Никто почти не удивился появлению полковника Дюшана. Он снова был в своем наглухо застегнутом, несмотря на жару, черном рединготе.
– Я так и думал, что вы уже приехали, – сказал он, целуя дамам руки. – Друзья мои, близки светлые дни!
– Так, значит, все-таки восстание? – спросила Фелисия.
В улыбке сверкнули его белые зубы.
– Сейчас скажу вам, как говорил герцог де Ларошфуко: «Это не восстание, сударыня, это революция». Народ поднялся на борьбу, и охладеет он еще не скоро. На углу улицы Ришелье начали возводить баррикаду. Грабят оружейные магазины, да оружейники и сами готовы все отдать. Достают мундиры национальных гвардейцев, а только что у Сены я своими глазами видел трехцветный флаг. Ах, сударыни, какое счастье снова лицезреть синее с белым и красным!
– Но, – возразила Гортензия, – мне говорили, что войска под командованием Мармона собираются выступить против народа. Будут убитые…
– Они уже есть. На улице Сент-Оноре убили женщину. Грядут и другие жертвы, но Париж, я думаю, от своего не отступит. Так что будьте милосердны, подайте мне стаканчик вина, и я пойду обратно, к своим.