Последние отзывы

  44  

Так много раз они умирали и вновь воскресали навстречу любви. С приближением ночи страсть их все более разгоралась, и когда они наконец обнаружили, что даже не притронулись к ужину, оба почувствовали волчий аппетит.

Взяв с собой поднос на диван, они устроились среди подушек. Все давно остыло, но ужин показался им удивительно вкусным, оттого что они ели вместе. Давно уже так не случалось, с тех самых пор, когда зимним вечером Гортензия, приехав в Овернь из Парижа, появилась перед Жаном и его волками на заснеженной поляне. Тогда они ели обычный пирог. И никогда еще прежде им не удавалось провести всю ночь в объятиях друг друга. Доев ужин, они снова обнялись, только на этот раз, чтобы вместе уснуть. С последним поцелуем Гортензия закрыла глаза и перенеслась в чудесный мир снов, где невозможное становится возможным.

Когда около десяти часов утра в дверь постучался Делакруа, Гортензия еще спала, но Жан, привыкший просыпаться с рассветом, уже был на ногах и даже прибрал в комнате. Художник сгибался под тяжестью полной яств корзины, которую поставил у печи.

– Вот, принес провизию! – сообщил Делакруа. – Ведь вы еще побудете здесь? По крайней мере так мне дала вчера понять графиня Морозини. В общем, лучше иметь свою еду. Из кафе приходит славный мальчик, но он не в меру любопытен, а любопытный человек многое может разболтать.

Гортензия, проснувшись от их голосов, высунула голову из-за полога.

– Что же, вы теперь останетесь без мастерской? Это будет несправедливо.

– Никакой несправедливости я тут не вижу, – засмеялся Делакруа, совсем как Жан. – Я здесь еще немножко побуду. Придет Тимур на наш обычный сеанс. Если не помешаю, я бы остался до второй половины дня.

Гортензия, снова одевшись в фланелевую красную блузу, встала с дивана и подошла к Делакруа.

– Как нам благодарить вас?

– А я уже получил награду. Графиня Морозини все-таки согласилась мне позировать.

– Наконец получите свою Свободу? Я так рада! Но, с другой стороны, мы привыкли сами платить свои долги.

Он подошел к ней и, взяв легонько за подбородок, повернул ее лицо к теплому свету, лившемуся из широкого окна в потолке.

– Почему бы вам не отплатить мне той же монетой? Вы, сударыня, сегодня утром ослепительно красивы. От вашего лица словно исходит особое сияние, такой я вас никогда еще не видел. Неужели это от счастья вы так сияете?

– Конечно, – ответила Гортензия, – я бесконечно счастлива и этим во многом обязана вам.

– Ну, не преувеличивайте. Я тут ни при чем. Моя здесь только комната, она, как шкатулка, куда вы поместили свое счастье. Но я все равно рад, что встретился с ним. Я и не верил, что счастье бывает на свете…

– У вас есть все, чтобы быть счастливым, – вмешался Жан. – И к тому же удивительный талант… Я всего лишь лесной человек, но когда вижу нечто из ряда вон выходящее, то преклоняюсь, – добавил он и пошел за большим полотном, которым любовался утром. Это был эскиз с картины «Казнь дожа Марино Фальеро». Действие происходило на главной лестнице Дворца дожей, вся сцена была написана с таким величием и красотой, что дух захватывало. В самом низу полотна, в тени и словно бы преданное забвению, лежало обезглавленное тело дожа. Оно как бы уже и не существовало, а жизненную основу картины составляла величественная, сияющая золотом герцогская мантия. Ее с лестницы несли трое. Она-то, эта мантия, и свидетельствовала о том, что не все еще потеряно, что владычество Венеции непоколебимо.

Все трое долго молча смотрели на картину. Наконец Жан отнес ее обратно и первым нарушил молчание:

– Не требуйте от бога слишком многого… Вам и так немало дано. А у нас лишь только это хрупкое счастье, и минуты, которыми благодаря вам мы наслаждаемся сейчас, возможно, еще не скоро повторятся…

Он отвел глаза, чтобы не встречаться с полным тревоги вопрошающим взглядом Гортензии. Значит, ему предстоит уехать? Вопрос так и жег ей губы, но она промолчала.

Страстно увлеченный своим искусством и счастливый оттого, что в этом незнакомце он нашел искреннего поклонника своего таланта, Делакруа, которого так часто ругали именно за то, что не понимали его картин, поворачивал свои полотна, с неподдельной радостью стремясь все им показать. Вот он сорвал покрывало с полотна на высоком мольберте, и перед Гортензией предстал гордый турецкий всадник, похожий на Тимура как две капли воды, но только этот, с картины, был восхитителен, весь охваченный воинственным пылом…

  44