15 
— Теперь же, Рене, ты отправляешься не один, с тобой Маргарита и Констанция.
— Я не вижу, что это может изменить.
— Но я же дала распоряжение, чтобы собрали только самые необходимые вещи, — немного обиделась Эмилия.
— Мама, никому не приходится так много путешествовать как мне, и я знаю — половина из тех вещей, что упакованы, останутся нетронутыми до нашего возвращения в Мато.
— Ну что ж, если ты лучше меня знаешь, что нужно твоей жене и дочери, то я не буду вмешиваться, — сказала Эмилия подчеркнуто сухо.
Напряжение снял гонг, который напомнил всем, что завтрак готов. И если до этого в доме царили возбуждение и суматоха, то за столом все вели себя степенно. Даже маленькая Констанция, казалось, ощущала торжественность момента, ведь она впервые в жизни отправлялась в путешествие.
Рене украдкой поглядывал на мать, как бы прося прощение за то, что не позволил ей упаковать половину родового имения и отправить вместе с сыном в дорогу.
Маргарита смотрела на все так, словно она уже сидела в карете. Каждый ее взгляд был прощальным: она прощалась с героями батальных сцен на старинных
Гобеленах, прощалась с предками ее мужа, чьи портреты висели в галерее, прощалась с садом, глядя на него с высоты второго этажа.
— Боже мой, — шептала Маргарита, созерцая уходящий к горизонту пейзаж, — я не знаю, зачем еду, почему с нами должна быть Констанция? И еще этот филин… его страшное уханье. Может не стоило Рене убивать его? Но ведь я сама виновата, сама испугалась, а муж лишь хотел развеять мои страхи.
Маргарита ела медленно, стараясь резать омлет на удивительно маленькие кусочки. Ей хотелось, чтобы завтрак никогда не кончался, ведь, возможно, они в последний раз сидели всей семьей за этим столом: она, Маргарита, Эмилия, Констанция и Рене.
Но все когда-нибудь кончается, кончился и завтрак. Маргарита поднялась в гардеробную одеться в дорожный наряд.
А Рене поджидал ее на крыльце, беспечно усевшись на перила балюстрады. В своем дорожном костюме, сидящий на балюстраде с ногой, закинутой за ногу, он больше напоминал не графа, находящегося на королевской службе, а буржуа-прощелыгу, который тщится быть похожим на дворянина.
Но стоило Рене обратиться к матери, как по выговору и жестам в нем сразу же можно было признать знатного вельможу. Все остальное было только внешним. Рене отдавал дань моде, в чем-то копируя поведение других, но не впуская веяний нового времени к себе в душу.
— Мама, пожалуйста, не волнуйся, я вижу, ты вся извелась. Путешествие совсем не опасное, тысячи людей пересекают Ла-Манш и с ними ничего не случается, а тысячи умирают в собственных постелях.
— Я привыкла к твоим путешествиям, — вздохнула Эмилия, — но это какое-то особенное. Я думаю, ты сам прекрасно понимаешь это.
— Мне не хотелось бы на прощанье думать о грустном, — чуть не взмолился Рене. — Сейчас ты еще можешь грустить, но когда появится Маргарита, пожалуйста, мама, улыбайся, иначе она запомнит тебя такой — со слезами на глазах.
— Ты говоришь так, Рене, будто мы видимся в последний раз.
— Мама, расставаясь каждый раз, лучше думать, что видишься в последний раз, тогда простишься с человеком искренне, вложив в прощание всю свою душу. А если знаешь, что и завтра ты встретишься с ним, то лучше не прощаться вовсе.
— Ты рассуждаешь немного странно, Рене, но, кажется, ты прав. Я и сама так поступаю, и твой отец поступал так же.
Рене рассмеялся.
— Сейчас ты расскажешь мне историю нашего рода со времен первых крестовых походов. И я сам прекрасно ее знаю.
— Нет, Рене, я всего лишь хочу напомнить тебе, что ты едешь не один, а с женой и дочерью.
При этих словах на крыльцо вышли Маргарита и Констанция. Девочку за руку держала Жанет.
— Ну что ж, после обеда мы доберемся на побережье, — воскликнул Рене.
Маргарита и Эмилия прощались немного сдержанно.
Каждой из женщин казалось, что Рене любит другую больше. Так всегда случается: жена считает, что мужчина больше любит свою мать, а мать считает, что он больше любит жену. Да мужчины и сами виноваты в этом, они всегда стремятся
Выказать большую любовь, чем горит в их душе, будь то мать, жена или любовница. Если женщины понимают обман в отношении себя, то почему-то проявления любви к другим находят абсолютно искренними.
Констанция совсем некстати расплакалась, внеся в грустное прощание еще и слезы.
— Жанет, усади Констанцию в карету, — бросил Рене, обнимая мать и целуя ее в щеку.
15 
