Последние отзывы

  72  

– Вы видите, как этот сын цареубийцы выплачивает свои долги? – возмущался Дюшан. – Лаффит почти разорился, помогая ему получить трон, а теперь этот король-гражданин боится, как бы он не получил слишком много, и сажает на его место его худшего врага. К счастью, у Лаффита много друзей. А со всеми бывшими солдатами Наполеона, за которыми теперь не наблюдают, мы сможем смести человека с зонтиком.

Эти слова немного подбодрили женщин. Они вспомнили их, входя в маленькую калитку Хофбурга, ведущую прямо в Амалиенхоф, где располагались покои Софии.

Все в этих покоях свидетельствовало о том, что их обитательница станет императрицей: великолепие отделки, тяжелая золоченая мебель, множество портретов детей Марии-Терезии, прекрасные гобелены малинового цвета, огромные букеты цветов, наполняющие комнаты своим ароматом. Посетительниц провели через салоны до маленькой комнатки; на пороге их встретила фрейлина, улыбнувшаяся им, но не пригласившая сесть.

Всей Вене была известна приверженность Софии придворному этикету. А сейчас она неслыханно нарушала его, пригласив к себе знатных, но не представленных ей дам.

– Будьте добры подождать здесь, – сказала фрейлина. – Ее королевское высочество сейчас выйдет. Она хочет принять вас одна.

Проговорив это, женщина скрылась, оставив подруг стоять посреди комнаты. Тишину нарушали тиканье больших позолоченных часов и тихое урчание печки, выложенной синими с золотом изразцами, наполнявшей комнату уютным теплом.

– У меня ноги дрожат, – прошептала Гортензия.

– У меня тоже, – ответила Фелисия, – но постарайтесь не испортить ваш реверанс, это будет ужасно.

Открылась бело-золотая дверь, украшенная медальоном в стиле Буше, и обе женщины присели в реверансе, но вместо шелкового платья перед ними предстала пара сияющих сапог, за ней другая.

– Встаньте, сударыни, – сказал герцог Рейхштадтский. – Позвольте мне представить вам шевалье Прокеш-Остена, моего друга. Без него я не принимаю решений. Он мой учитель и лучший советчик, которого только может желать принц.

– Что не так-то легко, как может показаться на первый взгляд, – сказал тот с улыбкой.

Это был человек лет тридцати пяти, стройный, элегантный, с нервным лицом и глубоко посаженными глазами. Взгляд был одновременно мягким и проницательным. Небольшие усы подчеркивали линию рта. Фелисия и Гортензия поверили ему сразу, этот человек им нравился.

– Я знаю, что вы должны сообщить мне важные вещи, не бойтесь, говорите при Прокеше. Садитесь, пожалуйста, – добавил он, указывая на кресла, занимавшие центр комнаты.

Фелисия минуту помолчала. Ее темные глаза с жадностью разглядывали принца. В них было столько нежности. Гортензия никогда не видела подругу такой.

– То, что я хочу сказать, не займет много времени, монсеньор. Франция в руках лавочника, человека, пошедшего на многие компромиссы, чтобы унаследовать трон после своего кузена. Ему придется согласиться еще очень со многим, если он хочет удержать его. Не такой повелитель нужен народу, который жил при отце Вашего Высочества. О, как бы мы хотели сказать: Вашего Величества! Франции нужен император, принц, умеющий лучше управляться со скипетром, нежели с зонтиком.

Прокеш засмеялся:

– Прекрасное начало, княгиня. Готов поспорить, что вы не любите орлеанцев!

– Я ничего не имею против орлеанцев, когда они занимают то место, которое заслуживают. Но готова признать, Луи-Филиппа я презираю. Не ради него мы сражались в июле.

– Так вы сражались? – спросил принц с удивленной улыбкой.

– На баррикаде бульвара Ган, монсеньор. А госпожа де Лозарг перевязывала раненых у ратуши вместе с художником Делакруа.

– Во Франции есть художник с именем Делакруа? Какое прелестное имя…

– И прекрасный художник. Он побочный сын Талейрана. Я думаю, только он сможет написать вашу коронацию. Он вложит в полотно огонь и страсть, неподвластные Давиду. Вернитесь во Францию, монсеньор. Время пришло!

– Вы так думаете? Маршал Мэзон, которого во что бы то ни стало пытаются мне подсунуть, каждый раз воспевает счастье народа, прекрасно живущего при таком добром и мудром короле.

– Он его посланник, это его работа. Ему за это платят. Разве маршал Мармон говорит вам то же самое?

– Что может говорить человек, предавший моего отца и при Карле Десятом стрелявший из пушек в народ? Он ничего не говорит. Боится допустить ошибку, как я думаю. Но скоро с ним будет кончено.

  72