Особенно,... 
53 
— Это не самое лучшее из воспоминаний. Я не хочу вспоминать об этом.
— То, что было после, вряд ли приятнее вспоминать, но вы мне расскажете все! И даже не возражайте! Тяжесть, что вас гнетет, вам не по силам. Поделитесь ею со мной.
Шарлотта смирилась, позволила себя раздеть и уложить. Согретые грелкой простыни хранили приятное тепло. Удобно откинувшись на подушки, Шарлотта почувствовала, что напряжение понемногу спадает, и тогда она поманила рукой кузину, попросив наклониться к ней.
— В темной карете меня от страха била дрожь. Меня посадили в нее, ничего не объяснив, и рядом со мной тоже никого не было. Я слышала только цоканье лошадиных копыт вокруг... Время, которое я провела там, показалось мне вечностью. В конце концов меня высадили внутри черного каменного колодца, освещенного факелами. Я догадалась, что я во внутреннем дворе Бастилии. Я увидела солдат, лошадей, пушки среди зубцов башен, но не могла понять, что я-то здесь делаю. Никто со мной не говорил, никто не отвечал на мои вопросы.
Под охраной я поднялась на третий этаж по винтовой лестнице, достаточно широкой, чтобы на ступеньке помещалось три человека, но вместо мрачной камеры меня оставили в просторной комнате с потухшим камином, с постелью за зеленым пологом, столом, двумя скамейками и разными туалетными принадлежностями. Я услышала скрежет засовов, звяканье ключей в двери, обитой железом, с небольшим окошечком. А потом — тишина, и только ежечасный бой часов во дворе.
Прежде чем запереть дверь, тюремщик сказал, что скоро мне принесут ужин, и это были первые слова, какие я услышала, покинув Версаль. Я попробовала воспользоваться случаем и узнать, по какой причине я здесь оказалась. Но мне ответили, что таков приказ короля, и не дали больше никаких объяснений.
— А что все-таки вы сказали Его величеству после кончины королевы?
— Я не имею права повторять это, я дала клятву.
— И, несмотря на клятву, вас отправили в тюрьму?
— Очевидно, заподозрили, что я могу нарушить данное мною слово.
— Стоило тогда брать с вас это слово! Продолжайте же, я вас слушаю!
— Что еще сказать? Дни, похожие один на другой, текли медленно. Со мной хорошо обращались, страдала я лишь от отсутствия свободы и вечной полутьмы, потому что камера освещалась одним узким, похожим на щель, зарешеченным окном. Оно располагалось слишком высоко, чтобы я могла в него выглянуть, зато по нему можно было судить о толщине стен в Бастилии[16]... Кормили меня обильно и даже слишком, белье было чистым и мыла вдосталь, но время шло, — я догадалась, что наступила осень, после того, как у меня в камине развели огонь, — и меня одолела тоска. Я не знала, в чем меня обвиняют, а значит, не могла понять, смогу ли я когда-нибудь выйти из тюрьмы. С каждым днем я слабела. Мне стало трудно подниматься с кровати, и целыми днями я лежала. Вы представить себе не можете, до какой степени я чувствовала себя усталой. Ко мне пришел тюремный врач и прописал укрепляющее, но я отказалась его принимать, у меня совсем не было аппетита. Но однажды ночью ко мне вошли тюремщик и несколько стражников, мне объявили, что меня отвезут туда, где я смогу поправить свое здоровье.
Я была так слаба, что не могла идти, и меня отнесли в карету, она тоже была закрытой, как та, в которой меня привезли в Бастилию, но на этот раз я была не одна. Со мной рядом сидел какой-то немолодой человек. Он не назвал своего имени, но сказал, что он врач, и уверил, что меня везут туда, где я стану чувствовать себя лучше.
— Он сказал правду?
— С Бастилией не было никакого сравнения. Меня поместили в красивой комнате, обтянутой розовым Дамаском, с белыми шелковыми занавесками на окнах, с изящной мебелью, с цветами. В соседней комнатке стояла ванна. Большие окна выходили в лес, но на них тоже были решетки. Мне объяснили, что решетки здесь для защиты и безопасности. В комнате были книги, гитара, домашние платья, духи и притирания. Пожилой человек, с которым я ехала, навещал меня через день, занимался моим здоровьем и говорил только о нем. Так же вели себя слуги. Мне прислуживали мужчина и женщина, внимательно и по-своему любезно, но появлялись они только в положенные часы или тогда, когда я просила что-то мне принести. На мои вопросы они не отвечали. Однажды вечером приехал господин де Лувуа и разделил со мной ужин. Он сказал, что доволен тем, как я выгляжу, осведомился, не нужно ли мне чего-нибудь. Я ответила, что хотела бы уехать отсюда, но он возразил, что это невозможно. Пока невозможно. Что он под свою ответственность увез меня из Бастилии, потому что я стала там чахнуть. Но пока все должны думать, что я по-прежнему в заточении, и на свободу я выйду еще не скоро. Важно, чтобы беспокойство, охватившее всех в связи со скоропостижной смертью королевы, утихло. А там видно будет. Он ждал изъявлений благодарности, и я его искренне поблагодарила. Мы говорили обо всем и ни о чем... В основном о короле: он восхвалял его на все лады и пел ему дифирамбы. Господин де Лувуа стал посещать меня каждый вечер. Сначала его визиты мне были даже приятны, но продлилось это недолго.
53 
