Особенно,... 
67 
Зеркало отражало тонкое бледное тело, которое, казалось, поднялось из морских глубин, настолько оно было диффузно и отливало зеленоватым перламутром. И вдруг всплеск света от проснувшегося и вспыхнувшего в камине полена заставил плоть ожить, мягко нарисовал линии молодой груди идеальной формы, с которой, как с груди Аспазии, можно было лепить греческие кубки, еще хрупкий, но такой нежный изгиб плеч, шелковистую белизну живота над длинными ногами и там, где они соединялись, неясную драгоценность, золотые кудри…
Легкий шум заставил ее вздрогнуть. Антуан вышел из своей комнаты и, по-видимому, направился в мастерскую. Она знала, что он находил там убежище, когда ему не спалось. Тогда она решила присоединиться к нему.
Под воздействием какой-то внутренней силы, которая уводила ее с благоразумной тропинки детства, она отвернулась от зеркала, открывшего ей ее же красоту и, не удосужившись ни накинуть халат, ни надеть тапочки, подошла к двери, открыла ее и вышла в маленькую галерею, в которую выходили комнаты. Она знала, что может не опасаться встретить кого-нибудь, потому что Виктория и Прюдан спали на первом этаже со стороны сада.
Нагая, как Ева в первое утро сотворения мира, совершенно не чувствуя холода каменных плиток, она спустилась по лестнице, ведущей на террасу, проходя мимо старых портретов дам с напудренными прическами, ошеломленных ее дерзостью, и мужчин в париках, мертвый взгляд которых оживлялся при ее виде. Но она не видела их, думая только о том, к кому ее влекло, о тепле этих рук, которые обнимут ее. Ей даже не приходило в голову, что он может отказаться от дара, который она хотела ему преподнести, потому что другого такого не будет, и если этой ночью Антуан откажется от ее приношения, останутся только ветер, и вода ручья, чтобы его принять…
Этим вечером она решила поставить на карту свою жизнь: или же мужчина, который ей нравится, достойный человек сделает ее своей женой, или же ее больше не будет, так как она больше не чувствовала в себе мужества снова вступить в мрачный лабиринт замыслов де Варенна, имея в качестве оружия только свою молодость и свою неопытность… и уверенность в том, что она никого не сможет соблазнить.
Оказавшись перед дверью в мастерскую, она открыла ее без всяких сомнений, но и без малейшего шума. Антуан сидел на диване, освещенный железным подсвечником и, казалось, мечтал. Но время от времени он добавлял мазок, штрих к картине, которую он держал на коленях. Медленно, очень медленно Мелани вышла из тени и появилась на свету. Потрясенный, решив, что он видит сон, художник медленно поднялся. Бумага и уголь для рисования выпали у него из рук и упали на ковер. Очарованный, он смотрел широко открытыми глазами на приближение этой золотистой богини, вышедшей из тьмы. Ему казалось, что Венера Боттичелли вдруг ожила, чтобы придти к нему… Ему также казалось, что это ответ на столько вопросов, родившихся в глубине его сердца с тех пор, как он повстречал эту новобрачную в бедствии, ответ на тот неудержимый призыв, на то влечение, которое захватило его, когда дверь комнаты закрылась за сиянием, которым он хотел овладеть. У него вдруг возникло впечатление, что он отрезан от мира живых, от своей комнаты, которая была ему непереносима. Что там делать в долгие бессонные ночи, которые готовило ему его сердце, бившееся слишком быстро? Из-за этого он укрылся здесь, пытаясь воссоздать это новое лицо, увиденное им мимолетно.
И вот она явилась перед ним, нагая, предлагая все свое существо, а он стоял напротив, разрываясь одновременно от желания заключить ее в свои объятия и внезапно нахлынувшим на него смирением. Что он сделал, чтобы заслужить этот божественный дар, который она хотела ему преподнести в своей невинности? Имеет ли он действительно право сорвать этот нераспустившийся цветок?..
Мелани остановилась в нескольких шагах, не осмеливаясь ни двигаться, ни дышать. Все ее существо превратилось в страстный вопрос… Может быть, через мгновение она развернется и убежит…
«Что же ты ждешь, болван?» – прошептало его второе «я».
Тогда Антуан широко раскрыл руки, забыв неуместную здесь щепетильность…
Было ухе поздно, когда назавтра вечером художник остановил свой «Панар-Левасор» перед «Гранд-отелем», раскинувшим свои белые строения, украшенные пирамидками на оконечности мыса Мартэн между Монако и Ментоной. Сумерки окрасили их в красивый цвет фиалок Пармы. Служащий на автостоянке без труда узнал его, несмотря на накидку из козьей шкуры, твидовую шляпу, надвинутую на самые брови и большие темные очки:
67 
