94 
Он достал не свою дрожащую руку и ткнул чужим пальцем в кнопку вызова лифта. Створки разъехались в стороны. Перед ним открылась панелъ с указателями возле цифр. Надписи гласили: «Терапия», «Травматология» и тому подобное. Дедукция Потрошилова напряглась и выдала: «Больница!» Идеальный указательный палец застыл над кнопкой «Психиатрия». Потом уверенно двинулся вверх и отправил лифт с Альбертом Степановичем на «Хирургию». Он нашелся! Огрызки памяти полетели вспять, разбрызгивая крохи нужной информации.
Потрошилов вошел на хирургическое отделение, как домой. Здесь его ждал друг. Это он уже помнил. Но где конкретно, пока не приходило в голову. К счастью, способность к дедуктивному мышлению лезла из закоулков души, оживая с каждой секундой. В помощь ей на дверях синели таблички. Алик прищурился и начал читать. Разнообразия было мало. В основном по пути попадались палаты.
Если мыслить логически, там обязаны находиться больные. А доктор — нет. Вариант отпал как бесперспективный. Перевязочная и туалет тоже не годились. Алик прошел мимо, не задерживаясь. Он брел в тишине, понемногу тоскуя о простом человеческом общении. Вдруг его остановил жизнерадостный девичий смех. Потрошилов поискал глазами табличку. Надпись гласила: «Сестринская».
Смех повторился. Альберт Степанович спросил совета у своего внутреннего голоса. Тот без паузы, сразу и уверенно сказал ему: «Ищи там!» Вышло очень убедительно. Не послушаться было нельзя. Алик постучался и вступил в новую эру своей биографии.
Сестер было трое. К Чехову, правда, они не имели никакого отношения. Разговор скользил по главной женской теме. Смех шел о мужчинах. В самый пиковый момент дверь открылась, и возник Потрошилов, вышедший из морга. Он был безупречен, идеален и великолепен. Раздался общий дружный АХ!
Медсестры онемели, оцепенели и остолбенели. Не каждую ночь перед вами распахивается дверь в другую жизнь. Не каждую ночь на пороге возникает сказочный принц. Алик явился в ореоле таинственности и перегара виски. Он вежливо улыбался. Идеальная прическа, зафиксированная навеки спецлаком, блестела строгим пробором и безукоризненно уложенными прядями. Великолепно выбритое лицо дышало силой и мужественностью. Выигрышно оттененный подбородок потрясал и сводил с ума.
Про костюм и сорочку с галстуком можно было писать поэмы. Безупречней на живом человеке сидит только собственная кожа. Да и то не на всяком. Элитный шелковый галстук свивался в английский узел, способный заставить рыдать от зависти весь британский парламент.
Под всеобщий стон восхищения Альберт Степанович смущенно кашлянул:
— Выпить есть?
«Свой!» — поняли сестры. Алика втянуло в сестринскую, как пылесосом. Через три минуты оттуда снова послышался смех. Только на этот раз в нем сквозили теплые нотки. Очень теплые. Даже горячие. Через восемь минут звякнули стаканы. Хорошо. Дружно. Через пятнадцать минут раздался двусмысленный смех с элементами взаимопонимания; Через двадцать — смех стих и наступила многозначительная тишина. Свет в окошке над дверью погас через сорок пять минут. Как после первого урока. Прошедшего интересно и познавательно. Папины гены под коньяк бурлили и требовали выхода.
* * *
Сократ выглянул из-за массивных медицинских весов. Свет в сестринской не горел. Он тихо ухнул полярной совой. Ему ответил вой голодного серебристого песца. Следом за этим из ведра показалась голова Диогена. Братья выбрались из засады и неслышно подкрались к фанерной двери. Изнутри доносились ритмичный скрип и вздохи восторга, умноженные втрое.
— Однако, Потрошилов! — с уважением сказал Сократ.
— Тойон! — согласился Диоген.
* * *
Он очнулся в ординаторской больницы имени Всех святых, на видавшем разные виды диване где-то в районе одиннадцати утра. Тяжесть похмелья навалилась сразу и целиком. Все, что хотя бы отдаленно имело отношение к абстинентному синдрому, а проще говоря, бодуну, легло на покатые плечи Альберта Степановича. В помещении он был один, что резко усиливало чувство тревоги. О событиях прошедшей ночи рассказать было некому. И, честно говоря, нечего. Он практически ничего не помнил. Правда, ощущения от этого «ничего» остались довольно приятные.
Нарастающее похмелье сдерживал и успокаивал только потолок. Такой же серый и облупившийся, как дома. Алик сфокусировал на нем глаза и приступил к решению самого главного вопроса. Как легче встать с дивана? Сначала поднять голову с подушки и посмотреть, какой из кусков его тела остался в живых? Или опустить по очереди ноги на пол и потом уже пробовать поднять голову?
94 
