171 
«Доброй ночи, доктор Джон. Вы благородны, вы прекрасны, но вы не для меня. Доброй ночи, и благослови вас Господь!»
Так заключила я свои размышленья. И губы мои невольно произнесли вслух: «Доброй ночи». Я услыхала свои слова, и тотчас, будто эхом, на них отозвалось:
— Доброй ночи, мадемуазель; верней сказать — добрый вечер, ведь солнце только что село. Надеюсь, вам сладко спалось?
Я вздрогнула, но скоро пришла в себя, узнав голос.
— Спалось, мосье? Где? Когда?
— Спрашивайте-спрашивайте, на здоровье. Вы, оказывается, путаете день с ночью, а бюро с подушкой. Весьма твердая постель, а?
— Чья-то невидимая добрая рука, мосье, сделала ее мягче, покуда я спала. Не важно, как я заснула. Проснулась я в тепле и на мягкой подушке.
— Вам было тепло под шалью?
— Очень тепло. Вы ждете благодарностей?
— Нет. Вы, заснув, были бледны. Вас, верно, мучит тоска по дому?
— Чтобы тосковать по дому, надобно его иметь. У меня его нет.
— Стало быть, вам особенно нужно участие друга. Я едва ли знаю еще кого-то, мисс Люси, кто бы так нуждался в дружбе, как вы. Сами недостатки ваши о ней взывают. Кто-то должен вечно поправлять вас, наставлять, обуздывать.
Мосье Поль постоянно носился с идеей, что меня следует обуздывать. Идея эта прочно засела у него в мозгу, и, как бы покорна я ни была, он бы от нее все равно не отказался. Я слушала его и не старалась выказать чрезмерное смирение, чтоб не лишать его благородной цели.
— За вами надо присматривать, — продолжал он. — Радуйтесь, что я взялся исполнять эту обязанность. Я наблюдаю за вами, и за другими тоже, постоянно и пристально, чаще, чем вы о том подозреваете. Видите вы вон то освещенное окно?
Он показал на чердачное оконце в здании пансиона.
— Там комната, — пояснил он, — которую я нанял якобы для занятий, а на деле это мой наблюдательный пункт. Там сижу я и читаю часами; это мне по вкусу, это в моей привычке. Книга, которую я читаю, — сад, содержание ее — человеческая природа, особенно женская. Я всех вас знаю назубок. Я превосходно вас знаю — и парижанку, и госпожу, мадам Бек, тоже.
— Это нехорошо, мосье.
— Отчего же? Что в этом дурного? Какой верой это запрещено? Какое правило Лютера или Кальвина это осуждает? Я не протестант. Мой богатый батюшка — ибо, хоть я познал бедность и год целый голодал на римском чердаке, голодал отчаянно, ел часто раз в день, а то и не ел вовсе; однако же родился я среди роскоши — так вот, мой богатый батюшка был добрым католиком и в наставники ко мне призвал духовную особу — иезуита. Я помню его уроки. И какие же я совершал открытия!
— Открытия, сделанные исподтишка, по-моему, открытия бесчестные.
— Пуританка! Ну конечно! Нет, вы лучше послушайте, как действуют мои иезуитские уловки. Вот, например, знаете ли вы Сен-Пьер?
— Отчасти.
Он засмеялся.
— То-то, верно вы сказали — отчасти. Тогда как я знаю ее вполне. В этом различие. Она разыгрывала передо мной приветливость; пробовала кошачьи ухватки; льстила, угождала, унижалась. А лесть женщины меня подкупает, подкупает против воли. Она никогда не была хорошенькой, но, когда мы только познакомились, была молода или умела казаться молодой. Как все ее соплеменницы, она умеет одеваться, умеет вести себя спокойно, непринужденно, сдержанно, и это избавило меня от робости.
— Помилуйте, мосье. Я в жизни не видывала, чтобы вы робели.
— Мадемуазель, вы плохо меня знаете. Я иногда робею, как школьница. Во мне заложены неуверенность и скромность.
— Никогда, мосье, их в вас не замечала.
— Мадемуазель, уж поверьте моему слову. Странно, что вы их не замечали.
— Мосье, я наблюдала за вами при стечении публики — на сценах и кафедрах, в присутствии титулованных и коронованных особ, — и вы были сама непринужденность, словно ведете урок в младшем классе.
— Мадемуазель, смущенье во мне вызывают вовсе не титулы и не коронованные особы, да и публичные выступления — моя стихия. Я создан для них, на людях я дышу вольней, но… но… Словом, вот как раз сейчас меня и охватило это чувство, однако ж я не дам ему меня одолеть. Если бы, мадемуазель, я надумал жениться (каковых намерений я не имею, а потому не трудитесь усмехаться над подобной возможностью) и счел бы нужным осведомиться у дамы, не желает ли она увидеть во мне супруга, тут-то бы и обнаружилось, что я таков, каким себя считаю, — я скромен.
171 
