17 
Быков похлопал его по руке:
— Вылезайте, берите свою Нину…
Человек медленно поднял голову — все лицо у него тряслось — и вдруг закаменело.
— А чем вы докажете?
— Что? — не понял Быков.
— Что войны не было.
Быков медленно поднялся, покачался на онемевших ногах. Сказал затрудненно:
— Н-ну… дорогой товарищ… вылезайте и посмотрите сами. А мы уйдем.
И мы ушли.
— Не скоро очухаются, — заметила я.
— Ужасно, — сказал Быков.
И это было действительно ужасно, потому что Быков таких слов сроду-роду не употреблял.
Город жил. В нем каждый день, каждый час что-то менялось. Мы возвращались по той же улице — но она была другой. Здесь несколько часов назад стояла кафе-стекляшка, откуда мы утром сперли зачерствевшие сырки. Сейчас от него остались лишь балки и фермы. Все остальное словно стекло с них, горами громоздилось внутри здания и вокруг. Мы остановились поглядеть. Было тихо.
— Как будто сотня лет прошла…
Я оглянулась. Соседние здания были целы и невредимы.
Ветер был внезапен. Он налетел, собирая в кисти ветки деревьев с едва проклюнувшимися листьями, загремел крышами домов, карнизами, застучал полетевшим картоном. Полетел, натужно махая крыльями, запоздало прячущийся голубь. Вслед за ветром пришла туча, и небо стало цвета свежераскатанного асфальта. Пахнуло холодом. Мы одновременно застегнули куртки.
Молния прорезала все небо, и громыхнуло так, что я аж присела, ухватившись за Быкова.
— Ое-ей!
Хлестанул. Быков рванул под козырек подъезда. Я плясала на улице под такими густыми и толстыми струями дождя, что вокруг ничего не было видно. Что-то треснуло меня по макушке. Я схватилась за голову и увидела, что об асфальт забарабанили твердые круглые камешки. Град! Меня подхватили и рванули вперед и вверх. Сразу стало сухо — спаситель Быков умыкнул меня под козырек подъезда.
Стена дождя отвесно рычала с трех сторон, рыжие градины стучались, тонули в потоке, подпрыгивали, достигнув асфальта, и неслись мимо, как стремительные ледяные рыбы. Я отжимала волосы, тяжело дыша и не сводя глаз со взбесившейся улицы. Меня колотило.
Быков кинул на меня свою куртку, молча обхватил поперек груди, ткнулся подбородком в мой затылок и тоже стал смотреть на улицу. Град стал мельче и реже, но по асфальту неслись все те же потоки воды — я ногой измерила их — чуть ли не по колено. Слегка посветлело, ушла туча, но небо осталось каким было до грозы — бледно-белым.
Я вздернула голову — щеку уколола жесткая щетина Быкова.
— Пошли?
Он помедлил — я плечом чувствовала его мерно бьющееся сердце — отпустил меня, спустился со ступенек, из-под козырька выглядывая в небо:
— Пошли.
— Чай греть? — спросил Шельга, когда мы возникли на пороге.
— А как же, — сказала я. — С ромом.
— Рома нет, — огорченно поведал Шельга. Вот и пойми — то ли человек без юмора, то ли он это так издевается…
Я скинула промокшие кроссовки и забралась с ногами под одеяло. Шельга, не торопясь, расставлял стаканы. Быков, сопя, стаскивал мокрую одежду.
— Прошу к столу.
Я перебралась на стул, вцепилась обеими руками в горячий стакан. Блеск! Тепло, светло и мухи не кусают… И поймала быстрый взгляд Шельги. Необычный какой-то. Очень, знаете, мужской…
Опустила глаза. М-да… грудь под мокрой майкой просвечивает, как сквозь тюль. Я свела локти вместе. И услышала гмыканье Быкова. Вот, гад, все замечает.
— Ну как? — спросил Шельга.
Быков доложился.
— Думаете, они сюда придут?
— Этот город как трясина, — сказала я, — здесь никто не встречается во второй раз.
— Кроме нас, — мягко возразил Шельга.
— Ну, мы-то… одной веревочкой повязаны.
— На всю оставшуюся жизнь.
Быков глянул исподлобья.
— Никогда не говори за всю жизнь, Николай.
— Я не суеверен.
— Зато очень самоуверен.
Шельга аккуратно поставил стакан.
— Я уверен в себе, а это разные вещи.
— Даже уверенность в себе не всегда приносит свои плоды.
— Возможно. Но я попробую.
— Да хватит вам! Пошлите лучше погуляем, дождь кончился.
— Нет уж, — сказал Быков, — Хватит, нагулялся. Переполнился впечатлениями. Вон Шельге нужны оперданные, пусть он и гуляет.
17 
