Особенно,... 
69 
Ни к одному человеку на свете я не испытывал такой ненависти, как к Константину Абэ. Он был невысок ростом, худощав, с абсолютно лысой головой, которую смазывал маслом так, что она отбрасывала блики на стены. Цвет его кожи был желтоватый, разрез глаз неопределенный: они были раскосыми, но без изысканного тяжелого века, которое отличает азиатов. Просто криво вырезанные в желтой коже глаза. И еще они почти никогда не моргали.
Готовил он из рук вон плохо, и все матросы его ненавидели. Изрядная толика их ненависти приходилась теперь и на мою долю. Поначалу меня это удивляло.
В первый же вечер, утомившись от противной и тяжелой работы, я выбрался на палубу и растянулся под звездами, рассчитывая немного отдохнуть. С той же, очевидно, целью туда явились трое матросов, и один сразу же раскурил на редкость вонючую сигару. Не сомневаюсь, что он купил ее на честно заработанные деньги, потому что украсть такую гадость не пришло бы в голову даже такому наивному человеку, как я.
– Ба! – воскликнул один из матросов. – Да это же новый помощник библиотекаря!
Я уже приподнялся было на локте, чтобы достойно вступить в беседу и познакомиться с этими людьми, моими спутниками на ближайшее время, как второй матрос в меня плюнул. Его плевок, длинный и коричневый, медленно пролетел по вечернему воздуху и с пугающей меткостью завершил траекторию у меня на лбу.
– То-то я гляжу, суп сегодня еще жиже, чем вчера, – сказал плеватель.
Я вытер лицо одеждой и с достоинством осведомился:
– Что вы имеете в виду?
(Следовало употребить фразу: «Что вы себе позволяете?» – но я как-то не сообразил.)
– Да то, что раньше воровал из общего котла один Абэ Желтомордый, а теперь к нему прибавился второй короед.
– Я помощник библиотекаря, – напомнил я.
– А знаешь, что мы сделали с прежним помощником? – сказал, оскалив зубы и шевеля в них сигарой, курильщик.
– Меня это не касается, – заявил я.
Я снова улегся и всем своим видом показал, что не намерен больше перемолвить ни слова с этими дурно воспитанными людьми. Они это поняли и принялись переговариваться, как бы не замечая моего присутствия. При этом они толкали друг друга локтями и то и дело прыскали от смеха. Неизвестно, чем бы все это закончилось для меня, если бы на палубе не появился Анадион Банакер.
– Вот вы где! – обратился он ко мне.
Матросы сняли головные уборы и замолчали, но библиотекарь даже не посмотрел в их сторону.
– Вас ищет Абэ, – сказал Банакер, глядя поверх моей головы куда-то на мачту. – Говорит, для вас есть работа.
– Послушайте, господин Банакер, – взмолился я, – почему, являясь вашим помощником, я вынужден быть на побегушках у повара? Как это связано с библиотекой?
– Вы, как человек, поживший среди животоглавцев, должны лучше, чем кто бы то ни было, знать о непосредственной связи между желудком и головой. Или, выражаясь иначе, – о связи между мыслительными и пищеварительными процессами, – ответил библиотекарь.
Не без злорадства я отметил, что на матросских физиономиях появилось выражение глубочайшего недоумения. Однако на этом мое мимолетное торжество и закончилось, и я поплелся обратно в камбуз, в царство тирании Константина Абэ.
* * *
Судя по состоянию припасов, корабль находился в плавании уже много месяцев. Запасы воды пополнялись во время коротких стоянок у необитаемых берегов, но с пищей все обстояло из рук вон плохо. Константин Абэ вряд ли был так уж виноват в том, что у нас заканчивалась солонина, сухари покрылись плесенью, а в крупе было больше мышиных какашек, чем самой крупы.
Пользуясь моей исполнительностью, Константин Абэ переложил на меня большую часть своих обязанностей и теперь в основном проводил время в своем гамаке, подвешенном под потолком камбуза. Часами я наблюдал за тем, как желтокожий куль мерно покачивается в такт корабельной качке. Иногда сверху свешивалась нога или рука, иногда – жидкая черная косица. Сам не знаю, что удерживало меня от искушения ткнуть туда, где я предполагал задницу моего тирана, чем-нибудь острым.
Изредка этот живой окорок – по правде сказать, жилистый, вертлявый и на вид куда менее съедобный, нежели те старые сапоги, что я крошил в матросскую кашу, – высовывался из гамака и произносил что-нибудь вроде:
– А что, помощник библиотекаря, хорошо ли ты намыл сегодня посуду? Вчера на тебя опять жаловались. И давай-ка воруй поменьше.
Измученный изжогой, я даже не огрызался, несмотря на всю несправедливость этих замечаний. Продукты на камбузе все никак не желали заканчиваться, а это означало, что нам предстоит оставаться в море еще неопределенное время.
69 
