145 
Отчаянно он старается заглянуть поглубже в зеницы пустых глаз, отчаянно пытаясь найти там любовь, благодарность…
А тварь только мычит – "жрать давай! "
И тогда он с ужасом понимает что эта масса не помнит ничего хорошего.
Злопамятная и жестокая по природе. Трусливая и подлая.
Она такой была, есть и будет в своей первоначальной природе.
Он наконец понимает что не может изменить её.
Демократия и свобода выбора – было единственное что заставляло массу быть добрее, что толкало её вперёд, заставляло развиваться, страдать и уважать.
А теперь, эта масса терпеливо ждёт – или будет жратва. Или он подохнет.
И тогда она встанет с колен и покажет всё своё нутро.
Которое вылезло без свободы и демократии.
Эта нутро не знает ни жалости ни пощады. Ни доброты и разума.
Клыками и зубами она разорвёт всё что связано с ним, несчастным диктатором.
Топча и пиная его остатки.
Не оставив даже одного доброго слова в памяти потомков.
И диктатор всё чётче осознает это… каждый день, каждый час.
Он думает про это беспрестанно. И днём и ночью.
– А может мне распрощаться с этой тварью? – Иногда думает он. – Подсунуть ей вместо себя какого-нибудь другого несчастного диктатора?
И тихонько уйти. Спрятаться от неё за высоким забором.
Что бы она забыла про меня. Навеки.
И тогда уже диктатор не думает о реформах, или о благе народа.
Он думает только о себе и о своей безопасности. Жалея себя и ненавидя то что противостоит ему.
А если он не уходит, то теперь – он не гладит её Не жалеет. Наоборот – он пытается ещё сильнее пригнуть эту массу к земле.
С отчаянной надеждой – если не удалось приручить, то возможно он сможет сломать её? Болью и страданием – изменить её сущность?
А она, извиваясь от боли, лишь воет по звериному – Зачем? За что?
– Да потому что ты тварь! Потому что слюна капает из твоей пасти когда ты смотришь на меня.
– Жрать хочешь? – кричит он ей. И в ужасе и отчаянии он лупит её ещё сильнее.
Хлыстом…хлыстом… хлыстом её. По морде и бокам.
Понимая, что он – уже обречён Что он проиграл ей. Проиграл ей всё – свою жизнь, своё будущее и свою семью.
И хлыстом по морде твари – всё что осталось ему в жизни.
А когда он устанет и хлыст выпадет с его рук, он ползёт к ней… он снова даёт ей жрать…
Потому что это и есть теперь его работа.
Это и есть его жизнь.
Ждать – или тварь изменится. Или он подохнет.
Как больно диктатору!
А та мычит из стойла: – Всё равно ты первый подохнешь. А не я. Ты! Ты! Ты…
И тогда он снова её – хлыстом… хлыстом…хлыстом…
Пинок в морду и снова хлыстом…
Пока тварь снова не завоет от боли – Люблю тебя! Больше всех на свете! Только тебя одного!
Он знает. Она непременно завоет это, ласкаясь и прижимаясь к нему.
И будет прятать глаза куда-то в сторону.
Что бы он не смотрел в них.
Дура. Он и не будет смотреть туда. Потому-то знает, в них – приговор ему. Звериный и лютый. Не знающий срока давности или жалости.
И он знает что так будет всю его жизнь – день за нем. Месяц за месяцем. Год за годом.
И спасения ему из этой замкнутого круга – теперь нету.
Так было в истории. Сотни раз.
Масса человеческая может быть страшной.
А может быть благодарной.
Что же определяет разницу между ними?
Только два коротких слова – свобода и демократия.
И ничто более.
А что может дать диктатор? Кнут и жратву. Боль и вкусное пойло.
Но демократия и свобода – уже навсегда закрыты для диктатора.
И за это – диктатор ненавидит эти два коротких слова ещё более.
Ненавидит за то что лишь они, эти слова, заставляют массу развиваться, двигаться вперёд, быть обществом а не массой.
Диктатор понимает это, он даже часто спрашивает себя – не об этом ли он мечтал когда-то?
Ведь когда-то он был такой хороший.
У него были такие благие планы!
Где он совершил ошибку? Когда проиграл?
А потом он вспоминает…
Он проиграл – именно там, в самом начале своего правления – когда он поддался искушению. И в ответ на плевок демократии(или оппозиции) – он дал ей оплеуху.
Всё что произошло дальше – повторялось до него уже тысячи раз.
145 
