91 
— Ты лучше отца в дом пусти, — говорю я.
Она переходит от лучезарности к раздражению так внезапно, будто в ней выключили свет. Рот складывается в прямую бледную линию, похожую на старый шрам.
Отец ходит снаружи, я это хорошо знаю. Я его не видел, сегодня зашел через другую дверь, да и кухня чужая, не материнская. Когда она на своей кухне, ее дом окружен водой. Старый облупившийся дом, некогда синий, а теперь выгоревший до белизны, только в трещинах еще видны остатки краски. Вокруг по кромке воды ходит отец с белыми глазами. Он давно мертв и не может зайти, пока не позовут.
— Со «скотина», — повторяет мать. Ей всегда легко давались рифмы. — Я ведь просила булки купить, ты не купил?
Я говорю:
— Нет.
Поворачиваюсь и ухожу из кухни. Коридор петляет лесной тропой, уводит меня вглубь, — ни одна из наших квартир сроду такой не была. Нужно искать, как отсюда выйти, уже понятно, что заснул не здесь. Понятно, что не здесь, пока что непонятно где.
Коридор превращается в анфиладу комнат, и в конце концов я выхожу в огромный зал, впору балы устраивать. Большие, почти до потолка окна тянутся вдоль двух стен, заглядывают друг в друга, но в зале темновато, потому что он загроможден, под самую лепнину забит старой мебелью. Огромные трюмо отражают друг друга, шкафы едва стоят на гнутых ножках, будто просели за много лет под тяжестью красного дерева, буфеты щерятся пустыми полками. Оставшееся между шкафами пространство занимают сложные конструкции из обитых кожей стульев. Я пробираюсь через весь этот антиквариат и натыкаюсь на кровать. Она размером с Ноев ковчег, к тому же смята и еще теплая. Очень мило.
— Очень мило, — повторяю я вслух. — А сейчас-то ты где спишь?
Я не рассчитываю на ответ, но из противоположной двери выныривает Ольга. Она необычайно оживлена.
— Пришел, маленький? Смотри, как здорово, надо только все это вынести, и мы тут устроим тебе студию, ты же всегда хотел студию с окнами на две стороны, а тут как раз восток-запад. Я уже грузчиков вызвала, они приедут вечером, правда, здорово?
Мы действительно всегда хотели студию с окнами на две стороны или со стеклянной крышей, что правда, то правда. Хорошо, что здесь Ольга, не то я бы действительно начал прикидывать, что отсюда вынести, что оставить и как затенять окна, когда будет бить закатный свет. «Нет», — произношу я почти про себя, а вслух говорю:
— Конечно. Только ты знаешь, я с ног валюсь. Я посплю часик, потом будем со всем разбираться, ладно?
— Ладно, — легко соглашается Ольга и исчезает так же, как появилась, — в темном дверном проеме, как в проруби.
Я не раздеваясь падаю на кровать, в последний раз оглядываю несбыточную мечту — студия на два света, надо же, — и закрываю глаза.
Мне снится снег и свет сквозь него, я смотрю на собственные руки, лепящие снежок. Я глубоко втискиваю в податливый снежный ком яшмовую печатку с монограммой, но буквы белые на белом, и я никак не могу их прочитать.
Когда я открываю глаза, вокруг совсем темно. Тусклая лампочка, обернутая газетным конусом, свисает откуда-то сбоку, в ее свете можно разобрать разве что собственные пальцы, но не более того. Глаза привыкают к свету, я вижу, что кровать все та же, а в темные арки без занавесок с двух сторон заглядывают десятки огоньков соседских окон. Проспал полдня и не сдвинулся ни на шаг. Надо уже как-то начинать шевелиться, не то я так всю жизнь просплю.
В дверном проеме снова возникает Ольга, как чертик из коробочки.
— Проснулся? Будешь чай? — говорит она. — Какое варенье достать?
— Не надо, — говорю я. — Мне сейчас нужно идти. Я должен одного человека встретить. Как мне отсюда выйти?
— Кого? — спрашивает Ольга, и я лихорадочно начинаю придумывать, кого бы мне встретить. Кого-то из жизни моего второго, кого в этом городе нет и быть не может. Надо как-то переломить этот сон.
— Ты ее не знаешь. Моя московская приятельница. Мы договорились в «Чашке» встретиться. Ну?
— Иди до конца коридора, там входная дверь, — говорит Ольга с укоризной. — Но учти, скоро грузчики будут. А без тебя я тут ничего таскать не намерена. Ты надолго?
Я говорю:
— Нет.
И почти сразу оказываюсь на улице. Кофейня тоже находится как-то слишком быстро, это явно не «Чашка», но внутри меня ждут, и я думаю, что условностями можно пренебречь.
Мой спасательный круг одет в немыслимые вельветовые штаны о двадцати карманах — то есть на ней надето что-то еще, но штаны застят все остальные предметы гардероба. Штаны сияют пуговицами на клапанах, пускают солнечные зайчики на всё кафе.
91 
