30 
– Дело старое, – вмешался Немец.
– От этого оно не стало менее подлым, – с презрительным видом усмехнулся Дудник.
– А теперь выпьем за удачу, – Рокотов смерил тяжелым долгим взглядом расшумевшихся пиратов, – она нам завтра не помешает.
Утихомирившись, все взялись за кружки, куда за минуту до сообщения об Анголе Сашка налил «доктора».
– Мыр, друшба! – пародируя акцент африканских и азиатских студентов, приехавших учиться в Россию, сказал Назарет, глядя на смущенно улыбавшегося Мумбу.
Мумба на свою жизнь на корабле не жаловался. Здесь его никто не называл ниггером или черной задницей, а только Мумбой или черненьким. Здесь добыча делилась поровну, а люди были хоть и языкастые, задиристые, но по-своему добрые и теплые. И если честно сказать, ему не было никакого дела до рыболовецкого флота своей нищей родины, он тогда еще не родился. Рыболовное прошлое Анголы, разгром кораблей и прочие сведения, касающиеся его родины, были для него чем-то вроде преданий.
– Завтра мы высаживаемся в «Параллели», – проговорил Рокотов, когда, выпив спирт, все поставили кружки на стол, – надо договориться о продаже рома. Там будет Михей, он хочет со мной чего-то перетереть. Речь, конечно, пойдет о наркоте. Я забил «стрелу» на десять вечера. Мы поступим так: со мной отправятся Дудка, Дед, Герман и ты, Шурик. Пришвартуем катер, мы пойдем в кабак, а ты, Герман, возьмешь тачку и будешь ждать Михея неподалеку от бара. Как только он подъедет, дашь мне сигнал на сотовый. Завтра в семь я ему продиктую условия встречи. Если он так жаждет со мной пообщаться, думаю, условия он примет. С ним должно быть не более трех человек, нам не нужны неприятности. Ты, – взглянул он на Немца, – останешься с Червем на корабле. Старший – боцман.
– Думаешь, Михей обрадуется, если ты ему скажешь, что сделал с его товаром? – усмехнулся Дудник.
– Конечно, нет. Но у нас, кроме разборок с Михеем, есть еще одно дело на берегу. И я, кроме того, не хочу позволить этой сволочи считать меня трусом.
– Риск – благородное дело, – качнул головой Дед. – Но все же стоит ли так подставляться?…
– Заодно и развлечемся! – воспрянул Дудник, когда понял, что решение принято окончательно и бесповоротно.
– А нам тут что, «доктор» трескать и вас ждать? – насупился боцман.
– Ты бы, конечно, предпочел в «Кураж» слетать к своей неукротимой Агды, – язвительно пошутил Дудник.
– Отставить! – возвысил голос Рок. – Я, кажется, дал вам возможность выпустить из легких пар. Завтра нас ждет насыщенный во всех отношениях день.
– Если, конечно, шторм утихнет, будь он неладен, – прокомментировал боцман.
ГЛАВА 8
К рассвету шторм утих, к вящему удовольствию боцмана и команды, но «Вэндженс» не торопился сниматься с якоря. Боцман, похмелившись с утра, затеял на катере уборку. Работа нашлась для всех. Когда-то, в бытность молодым, Степан Ильич служил сигнальщиком на линейном корабле и был, в свою очередь, приучен к порядку его боцманом, который всегда умел найти работу матросу, если тот попадался в его поле зрения и руки у него не были заняты. Тогда он заставлял его драить леера, смывать палубу или давал ему в руки банку краски и велел что-нибудь красить. Обычно, после того как уборка была закончена, боцман выходил на верхнюю палубу, снимал с головы свою мицу – фуражку, верх которой был обтянут ослепительно белой материей, и пускал ее словно шайбу по палубе. Мица крутилась как волчок, скользя по продолу – среднему проходу, – пока не замирала в двух десятках метров от боцмана. Неторопливой походкой, заставляя сердца матросов содрогаться в такт его шагам, он подходил к фуражке, брал ее за лакированный козырек, поворачивал тыльной стороной к своим хитрым глазам и долго-долго рассматривал с задумчивым видом, словно никогда раньше не встречал такого головного убора. Если на белом он замечал хоть одно, самое маленькое пятнышко, которое и в микроскоп было бы непросто разглядеть, – пиши пропало, все начиналось сначала: матросы снова таскали по палубе машу – обрубок рельса со щетиной, красили, драили, разносили якорную цепь для просушки и все в таком духе. Зная, что теперь на продоле не найдешь и пылинки, боцман поступал по-другому. Он вынимал из кармана накрахмаленный батистовый платок бело-лунного цвета, словно ходовой огонь на мачте, и проводил этим сияющим платочком по лееру. Каким он становился грозным, как у него сходились брови на переносице, если платок не оставался таким же девственно чистым, как в тот момент, когда он достал его из кармана!
30 
