Особенно,... 
66 
— Константин, — ответил «мафиози».
— Слушай, Константин, — спросил я, — а что за срочность такая?
— Я ж говорю, — блондин обернулся ко мне, глаза были светлые, твердые. Не умные, не злые, плохие; глаза молодого человека, почти мальчика, рано начавшего гнить. — У нас завтра переговоры. Мы что, на помятой машине поедем?
Это был дешевый трюк, рассчитанный на совсем темных людей, на дремучих обывателей. На тех, кто думает, что на «переговоры» обязательно надо подъезжать в сверкающих, чисто вымытых и отполированных «мерседесах», без единой царапины, а подъедешь с царапиной — все, крах, катастрофа, провалятся «переговоры», подписание «контракта» сорвется, и последуют мгновенные миллионные убытки, и судьбы будут поломаны, и жизни пущены под откос.
— Пятьсот долларов, — сказал блондин. — Сегодня.
Тут я посмотрел на затылок молчащего отца и испытал сильнейшую душевную боль.
— Он, — блондин показал подбородком на папу, — сказал, что у него дома есть сто пятьдесят. Нужно еще триста пятьдесят.
Отец мой не принял капитализма. Он был из тех людей, которые, войдя в комнату, подходят к столу или двери, трогают и произносят: «Крепко сработано!» Он мог бы разбогатеть, сколотить нехилые деньги. Бог дал отцу золотые руки, он умел паять, лудить, строгать, красить, он родился великим созидателем. Но он не хотел делать главного, что требовал от людей капитализм: надрываться. Он привык спокойно работать, нормально обедать и завтракать, полноценно отдыхать. Труженик и мастер, от презрел систему, заставляющую человека спешить, ловчить и вкручивать дешевые железные шурупы вместо медных, положенных по государственному стандарту. Отец принадлежал к тому же миру, что и старый шкаф в моей квартире, — к миру пожизненных гарантий. Ручная работа, натуральное дерево, крепкие шарниры, срок годности — двести лет. Папа не мог себе представить, что государство давно не способно защитить обычного человека от воров и прохиндеев всякого калибра.
В восемьдесят пятом, когда Советский Союз начал рушиться, отцу было сорок, и он, наверное, мог бы измениться, приспособить ум и нервы к новым обстоятельствам, но не захотел. Сейчас, на шестом десятке, тем более не хотел.
— Я понял так, что вы уже договорились? — спросил я и угадал: оба они, сидящие впереди меня, несколько раз энергично кивнули и хором ответили:
— Да!
Я похвалил себя за правильно заданный вопрос. Все сразу резко прояснилось. Если бы я теперь решил устроить скандал, разборку, отменил бы все, что они решили без меня, — я бы уронил авторитет отца.
Он меня родил; будь я хоть в сто раз богаче и опытнее, я всегда буду для него сопляком и малолеткой. Если он уже договорился, если ударили по рукам — не мне отменять его решения.
— Извини, — сказал я блондину, — как тебя, забыл…
— Константин.
— Сегодня, Константин, денег по любому не будет, — объявил я, с наслаждением чувствуя, что румяный «мафиози» поскучнел и напрягся. — Сейчас делаем так. Если он, — я показал на папу, — тебе обещал сто пятьдесят, езжай с ним и получи с него сто пятьдесят. Остальные — получишь с меня. Завтра.
— Ну, — менее уверенно произнес блондин, — у каждого дома есть пятьсот долларов.
Теперь уже мы с отцом исполнили хором, презрительно-иронично выдохнули:
— Да, конечно!
Отец зарабатывал в школе шесть тысяч рублей. Примерно двести долларов. Машина его была куплена три года назад вскладчину, участвовали мать, отец, сестра и я.
— Всё, — отрезал я. — Решили. Сто пятьдесят получаешь с него, сегодня. Остальное — с меня. Давай телефон, и запиши мой.
Насчет денег я не переживал, — не столь глубоким было мое падение, чтобы за полдня не найти в городе Москве несколько паршивых сотен. Просить, одалживаться, конечно, не хочется, но все же повод достаточно веский, подумал я. Позвоню Ивану, Георгию, Роману, Саше, другому Саше, Руслану, Магомеду; соберу понемногу.
Трюку с фразой «как тебя зовут, я забыл» меня научили в тюрьме. Хороший трюк, простой. Сразу сбивает с оппонента лишнюю спесь, выбивает почву из-под ног. Формально придраться не к чему, всякий может забыть имя собеседника.
Я высадил сына, подхватил сумку с едой, кивнул отцу, предлагая отойти и поговорить.
Что-то сказал ему, успокоил, посмеялся. Прошелся насчет важнейших «переговоров». Отец кивнул, улыбнулся; уехали.
В тот же вечер я нашел деньги и в полночь позвонил по телефону, оставленному опасным Константином, но абонент был недоступен.
66 
