Особенно,... 
24 
— Да. Только непонятно.
Я проехал еще пятьдесят метров, свернул, вкатился под низкую арку, во дворе остановился.
— Пойдем.
— Ты не закроешь окна?
— Нет, — сказал я. — Весь двор под видеокамерами. Есть инфракрасные, есть ночного видения. Если кто сунется — охрана сразу все увидит.
Поочередно открыл три стальных двери. Охранник, выглянув из своего закута, кивнул мне и посмотрел на мою красноволосую спутницу с глубоким равнодушием. Он давно здесь работал и навидался всякого.
Я провел ее в кабинет, включил настольную лампу.
— Хочешь выпить — в шкафу найдешь.
Сел в кресло.
Я ни разу за четыре дня не притронулся к ней. Ей это нравилось. Мы ужинали салмон-стейком, спаржей, шампиньонами на гриле. Ей это тоже нравилось. Каково содержание ее жизни — я не спрашивал. Где подобрал ее — не помнил. Помнил, что сильно поскандалил с женой и ушел из дома. Помнил, что в первый вечер испытал невыносимую тоску и боль. Перехватывало горло, подступали слезы. Как будто нажрался толченого стекла.
Она плеснула себе коньяку, глотнула торопливо («Куда торопится? — подумал я. — Жить? Наслаждаться? Или боится, что прогоню?»).
— Я чуть-чуть. Я пить не буду. Я нюхать буду. Хочешь понюхать?
— Нет.
Под моим взглядом она достала из сумочки миниатюрный кошелечек, очень потрепанный, из него извлекла нитку с иголкой, маникюрные ножницы, следом — пакетик с порошком.
— Не боишься с собой носить?
Она помотала головой.
— Я его всегда сюда прячу. Где нитка и иголка. Или — можно в коробочку с тампаксами, тоже вариант…
— А если поинтересуются, зачем таскаешь с собой нитку с иголкой?
— Глупый вопрос! Чтоб колготки зашить, если порвутся.
— Ты интересная тетка. На колготки денег нет, а на кокаин — есть.
Она беззаботно рассмеялась. Это был ее главный звук: легкий смех. Все четыре дня приходила в одном и том же коротком, сильно выше колен, платье. Возможно, все ее личное имущество исчерпывалось этим платьем — белым в синие цветы — и граммом стаффа.
— Налей мне, — сказал я.
Она поспешно налила, поднесла. Слишком поспешно. Я даже вздрогнул; показалось, что вижу ее впервые. Ноздри в белой пудре, взгляд прыгает, как шарик пинг-понга: со стола на шкаф, оттуда — на клавиатуру компьютера, оттуда — на мое лицо.
Я выпил. Ощущение, что все идет не так, то появлялось, то исчезало.
— Сядь на стол, — сказал я и показал пальцем.
— Хорошо.
— У меня к тебе просьба. Открой, пожалуйста, рот. И высунь язык.
Она опять засмеялась.
— И не смейся. Это еще одна просьба. Итого две просьбы. Третьей не будет. Ближе чем на метр не подойду. Честное слово. Просто открой рот и высунь язык. И посиди так, хотя бы минуту…
— Хочешь поиграть в глубокую глотку?
— Я не смотрел этот фильм. И я не хочу играть.
— Значит, это не игра?
— Ни в коем случае. Только сначала включи верхний свет. Я хочу все видеть.
Язык ее — широкий и короткий, ярко-розовый у кончика — выглядел слишком здоровым, младенческим.
— Да, — сказал я. — Вот так. Молодец. Только высунь на всю длину. В этом весь смысл. Широко открыть и далеко высунуть.
Помотала головой, закрыла рот, вытерла губы.
— Я так не могу.
— Постарайся.
— Тебе нравится унижать женщин, да?
— Это не унижение. Это упражнение. Улучшает приток крови и развивает подвижность лицевых мышц. Попробуй еще раз. Две минуты.
— Ты говорил — одну.
— Теперь я хочу две. Давай. Сделай.
Она снова высунула его.
— Насчет глубокой глотки — это к моему другу. У меня есть друг, мы с ним вместе работаем. Он регулярно приводит сюда женщин. Не таких, как ты. Настоящих блядей. И предлагает все время одно и то же… Тяни язык. Тяни.
Ее глаза заслезились.
— Да. Вот так. Ты очень красивая. Слушай дальше. Он достает деньги. Пять пачек долларов, в каждой пачке — сто листов. Бумажки по одному доллару. В Москве они плохо ходят. Кому нужны однодолларовые бумажки, правильно? В общем, у нас накопилось почти три тысячи однодолларовых листов. И вот он показывает все это и говорит: сколько засунешь в рот, столько и унесешь. Но минимальное количество — четыре пачки. Не две, не три, именно четыре… Тяни язык!
Она сильно покраснела, но держалась.
— Еще немного, — я посмотрел на часы. — Меньше минуты. В общем, так он развлекается, друг мой. Уже полгода. Сначала ничего мне не говорил, а потом напились мы, в удачный день, — и он признался. Это, сказал, очень весело, а главное — познавательно. Три пачки обычно легко входят, а четвертая — с большим трудом. И то, если рот большой. Совать надо узким концом, разумеется. Они пихают в себя, давятся — а он наблюдает. Рассказывал, что одна, самая решительная, затолкала четыре пачки, а вынуть не смогла. Судорога лицевых мускулов! Он сам выдернул. Одной рукой за волосы держал, а другой тащил. Чувствую, говорит, не идет, а потом догадался: сначала вытянул одну пачку, которая в середине, и спас девушку…
24 
