42 
«Средство устрашения в самый раз для страны лесорубов, — подумал Треслав. — Интересно, это у них тоже стало традицией, как и Неделя борьбы?»
Затем он переместился поближе к дому.
Франция.
В Фонтене-су-Буа мужчина, носивший на шее цепочку со звездой Давида, получил из-за этого несколько ударов ножом.
В Ницце надписи «Смерть жидам!» появились на стенах начальной школы. То есть смертью грозили им уже с юных лет.
В Эльзасе три бутылки с коктейлем Молотова были брошены в синагогу.
В Кретее, близ Парижа, два шестнадцатилетних еврея были избиты перед входом в кошерный ресторан группой лиц, кричавших: «Палестина победит вас, грязные жиды!»
Германия.
Что, они по-прежнему занимаются этим в гребаной Германии?
И он пролистнул дальше, не потрудившись уточнить, чем и как они по-прежнему занимаются в гребаной Германии.
Англия.
Ну вот и родная Англия. В Манчестере тридцатиоднолетний еврей был избит несколькими мужчинами, которые сопровождали этот процесс криками: «За Газу!»
В Бирмингеме двенадцатилетняя школьница еле убежала от толпы сверстников, вопивших: «Смерть жидам!»
А в Лондоне, неподалеку от здания Би-би-си, нееврей сорока девяти лет, с голубыми глазами и правильными чертами лица, был ограблен и назван «жидом».
В конце концов он позвонил Финклеру и после приветствия спросил, известно ли тому, что в Каракасе… и в Буэнос-Айресе… и в Торонто — да, Торонто!.. и под Парижем… и в Лондоне… но тут Финклер его прервал.
— Не скажу, что мне приятно все это слышать, — заявил он, — но ведь это еще не Хрустальная ночь?[57]
Спустя час раздумий Треслав позвонил ему снова.
— Но ведь Хрустальной ночи тоже что-то предшествовало, — сказал он, имея, впрочем, самое смутное представление о том, что предшествовало Хрустальной ночи.
— В следующий раз звони мне, когда евреев начнут убивать на Оксфорд-стрит только за то, что они евреи, — сказал Финклер.
4
Хоть это и не была Хрустальная ночь, но в сознании Треслава неспровоцированное нападение на него «в качестве еврея» постепенно начало ассоциироваться если не со зверствами нацистов, то с чем-то почти столь же чудовищным. Он понимал, что перевозбужден (как и той ночью с Кимберли, которая сочла его евреем, и ее ошибка обернулась для него лучшим сексом за всю жизнь — в сорок девять лет!) и в таком состоянии не может полагаться на собственную память.
И тогда он решил вернуться на то самое место и восстановить цепь событий, начиная не от Либора — он не хотел вовлекать его в свои проблемы, — а от ворот Риджентс-парка. За прошедшие недели похолодало, и он не мог одеться так же легко, как той ночью. В пальто он выглядел массивнее, что уменьшало вероятность его узнавания бандиткой — про себя он именовал ее Джудит, — если та вдруг объявится там одновременно с ним.
Имя Джудит — Юдифь — он дал ей, вспомнив историю с канадским агентом, который грозился отпилить голову студенту-еврею, и проведя аналогию с Юдифью, обезглавившей Олоферна. Правда, в библейском случае еврейка расправилась с неевреем, а не наоборот, но для аналогии был важнее сам дух нетерпимости и насилия, столь характерный для ближневосточных конфликтов. Там, где жил Треслав — условно назовем это Хэмпстедом, — даже злейшие враги все же оставляли на плечах голову друг друга.
Мобильник и кредитки он с собой не взял, сочтя за благо перестраховаться.
Так в чем же была его цель: подставиться под новое нападение? Давай, Джудит, покажи себя во всей злодейской красе (но теперь он будет не такой легкой добычей, предупрежденный и, значит, вооруженный). Надеялся ли он на новое нападение или просто хотел посмотреть в глаза этой антисемитке, а там будь что будет?
Ни то ни другое — а может, и все вместе в процессе «собственного расследования».
Одновременно где-то в глубине его помраченного сознания вызревало решение задержать преступницу, как только она объявится, чтобы затем передать ее властям.
Он ухватился за решетку парковых ворот, вдыхая запах осенней листвы. Он не мог усилием воли вызвать у себя то безмятежно-ностальгическое настроение, в котором он пребывал, стоя здесь же двумя неделями ранее. Да и был ли он так уж безмятежен? Может статься, он уже тогда подсознательно искал неприятностей?
Он вспомнил споры между Финклером и Либором, в которых сам он выступал лишь статистом, и всегда завидовал той увлеченности, с какой они обсуждали очередной финклерский вопрос, перебивая друг друга дежурным «пошло-поехало», словно взаимное недоверие было намертво врезано в сознание финклеров, как название приморского курорта, врезанное в нависающую над ним скалу, — примерно так же бывает и со взаимной любовью. В ходе спора оба разгорячились, и на Треславе мог остаться их запах, который, в свою очередь, мог потом уловить кто-то посторонний. Он подумал, что, пожалуй, стоило сперва заглянуть к Либору и выпить с ним по бокалу вина. Как можно в точности смоделировать события того вечера, если не начать с Либора?
42 
