111 
Он ответил на ее поцелуй.
— Это слишком тонко для меня, — сказал он. — «Настоящий неббиш никогда не знает, что он неббиш». Вы любите запутывать вроде бы простые вещи и слишком уж быстро на все реагируете.
— Мы долго этому учились. Если будешь медленно реагировать, не сможешь вовремя собрать пожитки и дать деру.
— Тогда я понесу эти пожитки. Это будет моя роль. Я шлеппер. [110] Или шлеппер тоже не знает, что он шлеппер?
— Нет, с этим полный порядок. Шлеппер всегда знает, что он шлеппер. В отличие от неббиша, шлеппер четко усваивает свою роль.
Он поцеловал ее снова. Ох уж эти финклеры! И ведь он почти что женат на одной их них. Он почти что один из них — пусть не по крови, но сердцем. И все же как он далек от единения с ними!
— Не уходи от меня, — попросил он и хотел было добавить: «Не умирай раньше меня», но вспомнил, что именно об этом Малки просила Либора, и сейчас повторять ее слова показалось ему кощунством.
— Я никуда не собираюсь уходить, — сказала она, — если только меня не вынудят.
— В таком случае я понесу твои пожитки, — сказал он. — Я ведь шлеппер.
Он до сих пор не познакомил ее со своими сыновьями. Почему так получилось? Когда она спросила его об этом, он сказал, что сыновья для него не так уж много значат.
— И что?
— И я не хочу, чтобы они общались с тобой, потому что ты для меня значишь очень много.
— Джулиан, это глупо по множеству причин — у меня просто сил не хватит перечислить их все. Может быть, ты полюбишь их больше, если будешь общаться с ними и со мной одновременно.
— Они представляют ту часть моей жизни, с которой я намерен порвать.
— Помнится, ты говорил, что порвал с ними, как с частью твоей жизни, еще до их рождения.
— Так и есть. А теперь я хочу порвать с той частью своей жизни, в которой я порывал отношения с людьми.
— И каким образом этому поможет отказ познакомить меня с ними?
— Это знакомство наверняка не сработает. Тебе они не понравятся, и тогда мне придется порывать с ними заново.
— Может, ты имел в виду, что я им не понравлюсь, а не они мне?
Он пожал плечами:
— Да какая разница: ты им или они тебе? Это уже детали, которые меня ничуть не трогают.
Говорил ли он искренне? В этом она не была уверена.
Так же точно она не была уверена в том, что он хочет завести ребенка. Впервые он поднял этот вопрос в ряду других, когда в тысяча первый раз мусолил тему обрезания, — достаточно ли он хорош для нее? не слишком ли он надоедлив? не слишком ли он впечатлителен? не завести ли им ребенка? каким ей видится их сын: похожим на Треслава или, может, на Моисея? Но все это было из области предположений и в большей степени относилось к самому Треславу, нежели к ребенку. Сама она о детях не думала.
— Мне это не к спеху, — говорила она, что было всего лишь смягченной формой выражения «мне это не нужно».
Категорический отказ он мог воспринять как прелюдию к разрыву. Он называл себя «худшим отцом в истории» и повторял это так часто, что она начала задумываться: а не хочет ли он предпринять еще одну попытку, чтобы доказать обратное?
И она спросила его напрямик.
— Хочу ли я снова стать отцом — теперь уже еврейским отцом? Я бы так не сказал. Но если ты…
— Нет, я к этому нисколько не стремлюсь. Просто мне показалось, что этого хочешь ты.
Что до его отношения к еврейству в целом, то сперва ее это забавляло, а потом начало тревожить. Уж не собирался ли он вычерпать из нее все еврейство вместе с ее генетическим унынием? Может, он перепутал одно с другим?
— Евреи вполне могут быть веселыми, — говорила она ему.
— Как мне этого не знать, если я познакомился с тобой во время Песаха?
— Я не об этом. Воспоминания о египетском плене — много ли тут веселого? Я имела в виду беззаботное веселье, простые радости жизни.
Говоря это, она вдруг поняла, что все упомянутое почти исчезло из ее жизни одновременно с появлением Треслава. Он сковывал ее свободу тем, что надеялся найти в ней свой идеал женщины, и она старалась не подвести его надежды. Хотя иной раз она предпочла бы посмотреть по телевизору мыльную оперу, чем обсуждать обрезание или Маймонида. Тяжело представлять свой народ перед лицом человека, которому взбрело в голову этот народ идеализировать. Тут уже дело касалось не только надежд Треслава — она старалась не подвести еврейство как таковое, все пять тысячелетий его трагической истории.
111 
