Особенно,... 
107 
— Ах ты! — выхватил всадник саблю, и Амир просто ударил его в лицо тыльным концом копья — как держал.
К повисшему в стременах всаднику ринулись на помощь, но Амир был намного ближе, а потому успел все: и взлететь в седло, и сбросить противника. Развернул вздыбившегося жеребца и в следующее мгновение мчался в сопку — как можно дальше от дороги. Проскочил под носом ринувшейся к дороге лавины всадников и только на самой вершине сопки развернулся.
Колонну беженцев уже выстроили и, судя по отдельным выкрикам, нещадно грабили.
Томазо получил от брата Хорхе почту со сводкой о начавшейся «очистке» беженцев из Арагона и Гранады. Из вложенного в пакет донесения агента Ордена в Марокко следовало, что вожди отказались делиться с главным поставщиком «товара». Это означало серьезный недобор в казну Ордена и рождение вопроса «кто виноват». Поскольку «марокканский вопрос» вплоть до отстранения курировал Томазо и отчасти Генерал, вся ответственность за провал лежала на них.
Брат Хорхе спал и видел, как бы спихнуть Генерала, а заодно уесть и его любимчика.
— Сволочь, — презрительно пыхнул Томазо.
У него были дела поважнее.
Записанные короткими абзацами, порой в сопровождении алгебраических формул и зодиакальных символов, наблюдения часовщика оказались на удивление интересны. Более того, они были весьма точны и даже практичны. Однако отдавать их в Рим в таком виде было немыслимо.
«И кто все это переведет на человеческий язык?»
Томазо мысленно перебрал всех в достаточной степени владеющих пером, астрологией и метафизикой и признал годным лишь одного — его тезку Томмазо Кампанеллу.
Этот доминиканец неоднократно обвинялся в ереси, и лишь принадлежность к одному из самых сильных Орденов Церкви всякий раз отводила от него тяжелую руку Инквизиции. Однако едва Кампанелла вздумал сыграть в государственный переворот, все кончилось — быстро и навсегда.
Томазо усмехнулся и ощупал рубец на груди. Он лично арестовал яростно оборонявшегося «пса господня» в Неаполе и лично, истекая кровью, доставил Кампанеллу в тюрьму. Но, следует признать, широкие взгляды мятежника произвели на совсем еще юного Хирона впечатление.
С тех пор утекло много воды, и Томазо побывал и в Индии, и в Африке, и даже в Китае. И только Кампанелла — все двадцать шесть лет — так и сидел в каменном мешке и, как следовало из агентурных донесений, был готов обслужить кого угодно, лишь бы выйти.
«Должен суметь…»
Томазо вздохнул, положил слева тетрадку с записями часовщика, а перед собой чистый лист и начал с главного.
«Хочешь на свободу, брат? Тогда принимай заказ. Если Папе понравится, выйдешь. Мелкими указаниями не стесняю. Главное, прочувствуй суть и перепиши нормальным человеческим языком. Лично я такой практичной метафизики еще не встречал».
Томазо улыбнулся. Проект всемирной «юдерии» для всех, кто пока с трудом поддавался одомашниванию, — арабов, эфиопов, московитов — был не просто хорош; он давал идее Вселенской Церкви главное — практически осуществимую форму.
Бруно заглядывал в каждый дом и каждую синагогу близлежащих юдерий. Тому, кого постоянно видели в свите самого сеньора Томазо, евреи ни в чем отказать не смели.
— Мы не нарушаем указов Короны, — заглядывали ему в глаза раввины. — Вот, убедитесь: ни одной рукописной книги, ни одной Библии…
Бруно и сам это видел. Чтобы спасти общины от погромов, раввины безропотно сдали Инквизиции все древние манускрипты и все оригинальные тексты Ветхого Завета. Теперь выиграть в диспуте с теософом Церкви не сумел бы даже самый умный раввин.
— И все запреты на одежду мы соблюдаем, — клялись раввины.
И это было правдой. Дабы не возбуждать легионеров, евреи сняли со своих жен все украшения — сами. И все-таки что-то шло не так.
Разгадка созрела сама, постепенно, когда Бруно нашел среди затребованных им документов весьма любопытные бумаги. Некие Ха-Кохены — Исаак и Иосиф, — полные тезки двух почти забытых им людей, вместо того чтобы думать только о куске хлеба, начали организовывать в юдериях школы.
Понимая, что обнищавшие родители не смогут содержать учителей, Ха-Кохены создали фонд и дотошно вычислили, кто и сколько должен вносить, чтобы дети учились. Они ввели поборы на свадьбы и на обрезание, на каждую голову козы или барана, обложили высоким налогом продукты богатых — мясо и вино. Они учитывали даже то изношенное платье, которое остается после умершего! Но школы продолжали содержать.
107 
