— Ну же! — подбодрил Энрике и шагнул вперед. — Давай, товарищ!
Он взял Себастьяна за руку и потащил за собой по коридору, мимо множества распахнутых настежь дверей — и на улицу.
Солнце ударило по глазам, и Себастьян зажмурился. И тут же вокруг него раздался оглушительный рев огромной толпы.
Себастьян с трудом приоткрыл глаза и увидел капрала Альвареса. Залитый кровью старый толстый полицейский стоял на коленях у входа в участок и покачивался.
— Бей фашиста! — заорал кто-то высоким, пронзительным голосом, и сразу же из толпы кто-то выскочил и ударил капрала длинным гладким черенком по голове.
Толпа взревела.
Капрал покачнулся, но устоял.
Себастьян впился глазами в происходящее. Ничего подобного он не видел за всю свою жизнь!
Время от времени из окружившей капрала толпы кто-нибудь выбегал и бил полицейского куда и чем хотел: вилами, черенком, ножкой от стула… Кровь уже залила капралу лицо, быстро капала на грудь, стекала меж лопаток по спине; один глаз у него висел на щеке, а обе руки, которыми он вначале прикрывал голову, были перебиты и теперь безжизненными плетьми свисали вниз.
Себастьян попятился назад, пока не уперся в раскаленную солнцем стену участка; он ничего не понимал.
— Посторонись! — крикнули ему, и он отшатнулся.
Хлопнула дверь, и мимо протащили ворох бумаг, еще один и еще… Из разоренного полицейского участка все выносили и выносили целые кипы уголовных дел в коричневых картонных папках, а площадь уже застилал едкий бумажный дым.
Себастьян икнул и с расширенными от ужаса глазами помчался прочь от этой тюрьмы, от этой площади и от всего этого страшного города — к себе, в усадьбу.
***
Мигель проснулся от шума, но установить его источник не сумел и попытался открыть глаза. Впереди что-то искрилось и мерцало, но что это, он сообразить не мог.
— Эй… — позвал он и даже испугался — таким чужим показался ему собственный голос.
— Иду-иду, господин лейтенант, — тут же раздался неподалеку мелодичный женский голос. — Как вы себя чувствуете?
Голос показался знакомым.
— Кто вы?
— Это же я, господин лейтенант, Фелисидад Альварес…
— А где капрал? — удивился Мигель и все-таки сумел открыть один глаз. — И почему вы здесь? Где я?
— Игнасио на службе, а вы у нас дома, — склонилась над ним жена Альвареса и вдруг испугалась. — Не вставайте! Вам нельзя…
— Послушайте, донья Фелисидад, — попытался объяснить Мигель. — Мне обязательно надо в участок. Хотя… может быть, вы знаете… Сесила Эсперанса отпустили?
— Да, господин лейтенант, сразу же.
— Это хорошо, — с облегчением выдохнул Мигель. — А этого… Гонсалеса?
— Тоже, — печально вздохнула Фелисидад.
В груди у Мигеля появилось, да так и осталось предчувствие чего-то прекрасного.
— Неужто и садовника взяли? — осторожно поинтересовался он.
— Взяли… Игнасио его прямо возле вас арестовал, с поличным…
Мигель замер. Он вдруг поймал себя на том, что не помнит, что именно с ним произошло.
Вроде как ехал по мосту, доски еще гремели, а потом удар — и все.
— Где взяли, на мосту?
— Нет, господин лейтенант, прямо возле участка, — подсела рядом Фелисидад. — Давайте я вам повязочку сменю…
— Черт! — выругался Мигель. — Ничего не помню… И все-таки… а почему я у вас?
Жена капрала на секунду замерла и вдруг заплакала.
— Что с вами, Фелисидад?! — приподнялся с подушки Мигель. — Что? Что случилось?! Да говорите же вы, наконец!
— Война, господин лейтенант, — всхлипнула Фелисидад. — Уже восьмой день, как война…
***
Поверить в то, что страна охвачена гражданской войной и уже вовсю полыхает, Мигель не мог долго, минут пятнадцать. Он потребовал свежих газет, но сообразил, что читать все равно не сможет. Попросил поставить рядом с кроватью радиоприемник, превозмогая боль, принялся крутить ручку, и в следующие четверть часа новая реальность обрушилась на него со всей беспощадностью.
Судя по беспрерывно сообщаемым подробностям, военный мятеж спровоцировало убийство главы правой оппозиции Кальво Сотело. Мигель едва заметил это событие — все его силы и все его внимание занимало тогда дело садовника. Но для правых патриотов это был серьезный удар, а главное, достаточный повод, чтобы сказать: «Все! Хватит с нас вашей демократии! Натерпелись!»
Уже через четыре дня, 17 июля 1936 года, в Марокко вспыхнул генеральский мятеж, а 18 июля весть об этом распространилась по всей Испании со скоростью верхового пожара, и гарнизоны стали вставать под ружье один за другим.